добровольной явки дезертиров и «принудительное по ее истечению изъятие таковых» проводились и в 1922 г. 18 июля 1922 г. датирован приказ военного комиссара Петрограда и губернии о проведении добровольной явки дезертиров 23–31 июля, причем в уездные комитеты РКП(б) губернии приказ поступил лишь 29 (!) июля. Последние обязывались «…провести широкую агитацию на митингах и в местах большого скопления населения с разъяснением позорности и необходимости искоренения дезертирства, главным образом путем добровольной явки дезертиров»[611]. Для ее успеха надлежало поддержать кампанию во всех газетах «и, если можно, на фабриках и заводах». Сдавшиеся освобождались от судебного преследования и любых дисциплинарных взысканий. «Воззвание» к дезертирам 1922 г. по содержанию и стилистике копировало подобные документы военных лет. Непосредственное участие в подготовке данной акции и последующем изъятии злостных дезертиров принял бывший заместитель председателя Петроградской ГКД, а в 1922 г. начальник мобилизационной части губернского военкомата Р. М. Модлин. Целью здесь было скорее не пополнение армии, а легализация тысяч молодых мужчин, главным образом 1901 года рождения. В связи с этим отметим характерную, на наш взгляд, пометку, сделанную В. И. Лениным в ходе выступления одного из беспартийных делегатов IX съезда Советов в декабре 1921 г.: «объявляют дезертиром, когда сбежит мокрый, голодный, не получивший ни одежи, ни платы»[612]. «Голоса с мест» и политика властей были принципиально созвучны.

2.2. Экономические меры борьбы с дезертирством

Экономические методы борьбы с дезертирством, при всей невинности формулировки, в годы Гражданской войны виделись чуть ли не важнейшими и наиболее эффективными методами. Это направление (как и агитация), в противоположность облавам, именовалось в переписке новгородских комдезертир «моральной деятельностью». По сути, его можно назвать методом кнута и пряника. Одной рукой государство предоставляло (или обещало) всяческую помощь и поддержку семьям красноармейцев, которую те, естественно, теряли в случае побега. Таким образом, шла профилактическая работа по предотвращению данного преступления, ведь случаи дезертирства из части с целью помочь семье, поднять развалившееся хозяйство были чрезвычайно распространены. А другой рукой власть карала семью «бегунца» самым чувствительным образом – конфискациями. Перед крестьянином, этим «прирожденным материалистом», стоял выбор: принять, «укрыть» дома сына (мужа) – дезертира и подвергнуться такому риску или заставить его вернуться в армию. Красноармеец же должен был осознать, что он толкает своим побегом родных на голодную смерть. После восстановления экс-дезертира на службе льготы и пособия для его семьи восстанавливались. В декабре 1920 г. по Псковской губернии за дезертирство были лишены пособий 434 семьи, одновременно восстановлены в правах по возвращении в Красную армию 87 семей[613]. Создание реально действующей системы социального обеспечения семей красноармейцев виделось советской власти едва ли не основным путем ликвидации массового дезертирства, корни, истоки которого «лежат в тылу»[614].

Как проведение конфискаций, так и контроль местных органов власти в вопросах оказания помощи хозяйствам красноармейцев были сосредоточены в руках комдезертир. Н. Н. Мовчин подчеркивал значимость комиссий именно в возможности оказывать давление на местные советы, которые зачастую всячески игнорировали вопрос о помощи семьям[615]. В большинстве случаев такое отношение было вызвано отнюдь не какой-либо сознательной «контрреволюционной деятельностью», а элементарной бедностью и разрухой. В мае 1919 г. ГКД региона было рекомендовано специально возложить на одного из членов комиссий заботу о «действительном проведении в жизнь распоряжения по обработке полей красноармейцев»[616]. Подобная концентрация ведения дел по крайней мере закрепляла за конкретным сотрудником ответственность за успех или провал. В марте 1920 г. член ЦКД М. Лурье констатировал, что колоссальный, по его мнению, прорыв в деле обеспечения семей красноармейцев был достигнут только после того, как на комдезертир были возложены функции контроля над «отсобезами, комкрасхозами и земотделами»[617]. Скудные возможности государства способствовали тому, чтобы «задуманная и разработанная при воздействии комдезертир в огромном масштабе работа по оказании помощи хозяйствам красноармейцев была далеко не выполнена»[618]. Тем не менее инициативность и активность ряда местных работников способствовали частичному облегчению положения семей красноармейцев хотя бы за счет «доходов» от агрессивной конфискационной политики. Эффект этот, впрочем, был далеко не повсеместным и временным. Отметим, что важным фактором здесь была как сама помощь, так и агитационная составляющая, например оглашение дальнейшей судьбы изъятого у семей дезертиров имущества.

В телеграмме председателя Петроградской ОКД Любинского от 24 июля 1919 г. в подчиненные ему губернские комиссии подчеркивалась ответственность ГКД в деле контроля снабжения семей «честных красноармейцев» местными органами, причем «отговорок на отсутствие денег и живой силы» быть не могло и в расчет при оценке деятельности той или иной комдезертир они не принимались[619]. В телеграмме разъяснялось, что все подобные затруднения должны были легко разрешаться партийными комитетами и военкоматами, которые обязаны всецело способствовать борьбе с дезертирством. Обо всех случаях «саботажа» с их стороны надлежало докладывать непосредственно в ОКД. На практике подобные жалобы нередко выливались в длительные межведомственные конфликты, на которые уходили тонны бумаг, масса времени и нервов.

Большое внимание вопросам снабжения семей честных красноармейцев было уделено на XI Петроградской общегородской конференции РКП(б) 29 ноября 1919 г. Партийные работники откровенно представили безрадостное положение на этом своеобразном фронте: «…в большинстве случаев наши ордера оказываются только ордерами… дров нет, и семья красноармейца ходит неделями за этими дровами и возвращаются домой только с ордером… если вы выдаете красноармейцу 400–600 рублей на пять членов, это по теперешней дороговизне не имеет значения… это нуль»[620]. Приведем еще несколько небезынтересных тезисов докладчиков о практической стороне проблемы: «Ужасно сложная работа обследовать семьи, даже просто застать дома»; «…у красноармейца две, три, а иногда и четыре жены, это факт, и надо выдавать чуть не 27 детям паек. Декрет этого не предусматривает»; «Мы устроили справочное бюро и наблюдается картина, что местные власти вместо того, чтобы выдавать паек жене или отцу красноармейца, отбирают последнюю корову»[621].

В газетах печатались призывы к самим красноармейцам сообщать о фактах неоказании помощи их семьям с указанием адресов для последующего реагирования. Для сбора многочисленных жалоб населения повсеместно уставились специальные ящики, о назначении которых работники комиссий оповещали на митингах[622]. Среди заявлений и жалоб красноармейцев и членов их семей, рассмотренных военной секцией Петросовета, 35 % касались реквизиции у них продовольствия[623]! В 1920 г. в Мозинской волости Детскосельского уезда пособия из 233 семейств красноармейцев получали только треть. По словам работника Мозинской ВКД, «такое явление объясняется частью незнанием, в большинстве же случаев отсутствием удостоверений»[624]. То есть проблема была не только в недостатке средств, но и в бюрократических и почтовых проволочках, неорганизованности на местах, недостатках учета, информированности, хотя данный уезд