Дмитрий Рубин: «Мне кажется, если бы не было бы „Братьев Карамазовых”, то не было бы и „Звезд”. Полтора года мы мучились над „Братьями Карамазовыми”, бессонные ночи, мучительные репетиции, и когда всё это закончилось, когда мы сыграли премьеру, нам хотелось просто оторваться. И вот это настроение веселое, бесшабашное и легкое, которое мы выплеснули в спектакле „Ах, эти звезды!”, появилось благодаря тому, что полтора года мы были в диком напряжении».

Что придумал Аркадий Кацман? Предвидение гламура за двадцать лет до его появления, неожиданный гибрид студенческого капустника и бродвейского шоу.

Дмитрий Рубин: «Мы не профессиональные певцы, не профессиональные музыканты, многие пели фальшиво, сложно было всё это сыграть, а мы всё играли живьем, не было никаких фонограмм. И очень часто раздавались голоса других педагогов и студентов: „Аркадий Иосифович, давайте это бросим, сделаем какой-нибудь водевиль, какую-нибудь легкую пьесу без музыки”. Тем не менее Аркадий Иосифович настоял на своем и довел этот спектакль до конца».

Андрей Дежонов: «Он, конечно, очень смешно переживал первый премьерный день: ходил по лестнице вверх-вниз Учебного театра и говорил: „Или нас сейчас закидают гнилыми помидорами, или это будет грандиозный успех, просто великий успех”. И когда зазвучали первые аплодисменты, причем оглушительные аплодисменты, он успокоился».

Весть о неслыханном студенческом представлении облетела город. Западные звезды зачастую с сомнительной по советским меркам репутацией, мало отличимые от оригиналов, двигались и пели вживую на небольшой сцене Учебного театра.

Андрей Дежонов: «Я там играл Жильбера Бико. Это был такой французский шансонье, и я, благодаря Леонидову в основном, с ролью всё же справился. Хотя, конечно, мне досталось: во-первых, на французском петь, причем на каком-то там странном французском, южном…»

Дмитрий Циликии: «Я смотрю на нашу эстраду – этих людей из клуба самодеятельной песни, из КВНа, еще откуда-то. Они освободились от страха сцены, вылезли на сцену и получают огромные деньги, российскую славу, называются звездами. Но почти все в спектакле „Ах, эти звезды” умели в сто раз больше».

Кто собирал полные залы в 1983 году? Юрий Антонов, Алла Пугачева, Эдита Пьеха. А тут спектакль Учебного театра. Заполненный Большой концертный зал «Октябрьский». Билеты стоят в кассе три рубля, уходят у спекулянтов по пятьдесят. И всё равно попасть невозможно.

Грамотные люди из Ленконцерта быстро смекнули, что на студенческой постановке, пользующейся бешеным успехом, можно заработать. И спектакль стали прокатывать на самых крупных площадках Ленинграда.

Петр Семак: «Меня избили. Я выскакивал из боковой ложи, и меня просто избили, потому что там темно: вместо шести человек там уже было человек двадцать, я стал просить пропустить меня. Люди стали меня бить, они решили, что я хочу место получше занять, чтобы было повиднее, и я еле успел на свой номер».

Успех спектакля был не общегородским, а всесоюзным. Каждая областная филармония, каждая концертная организация понимали: «Ах, эти звезды» – годовой план, переполненные залы, право распространять дефицитные билеты или спекулировать ими. Грандиозный успех сопутствует на родине Утесова, в Одессе.

Сцена из спектакля. Из архива РГИСИ

Петр Семак: «В Одессе как мы играли, боже мой! Вышел Коля Павлов, у него тряслись коленки, это было видно: вышел какой-то мальчик Утесова изображать в Одессе! И вот пока он говорил: „Вы знаете, где родился джаз?”, все сидят, одесситы вообще никакой реакции, никто и не понял, что это. Но когда он запел, тут началось!»

Беспрецедентный случай – выпускной студенческий спектакль еще два года живет полноценной творческой жизнью.

В городе вполне мог появиться новый молодой театр, но этого не случилось.

Петр Семак: «Про наш курс ходили слухи, что якобы нас хотят оставить всех в Ленинграде, чтобы, значит, был новый молодой театр, все чиновники были восхищены и говорили: „Конечно, конечно!”. Но никто так палец о палец и не ударил, всё так словами и осталось».

1983 год. Курс, который поставил замечательный спектакль «Ах, эти звезды!» распределяют по окончании Театрального института. Осипчук и Семак оказываются в Малом драматическом театре. Морозов, Селезнева, Леонидов – в Большом драматическом. Других выпускников распределяют в Театр комедии, в Театр Ленсовета и другие ленинградские театры.

Максим Леонидов: «Наш театр мог бы существовать, безусловно. Малый драматический ведь существует – это по сути и есть то, чего мы хотели. Счастливы ли люди внутри этого коллектива, вопрос другой, и все ли счастливы, но то, что они счастливы на сцене, я утверждаю, потому что я знаю по себе. В процессе, на сцене, во время репетиций, это невероятно интересно. Всё остальное – большой вопрос, тот, кто готов рисковать и жертвовать, тому место там, тот, кто не готов, тому там не место, – сто процентов».

Костяк всемирно известной труппы петербургского Малого драматического театра – составляют ученики Кацмана и Додина 1979 и 1983 годов выпуска. Очевидно, что в сокрушительной славе и успехе Льва Абрамовича Додина немалая доля педагогического труда его старшего коллеги Аркадия Иосифовича Кацмана.

Корогодский: взлет и падение

Ленинград. Апрель 1986 года. По городу расходятся зловещие слухи: главный режиссер ТЮЗа Зиновий Корогодский под следствием. В театре обыск, самого режиссера держат под подпиской о невыезде, грядет суд.

Лев Додин: «Ему и театр-то, мне кажется, нравился, как некая игра в жизнь, в миссию…»

Зинаида Шарко: «Вот Зема всегда отличался своим неистовством, неравнодушием».

Геннадий Хазанов: «Он художник, он большой ребенок. Он очень ранимый человек был».

Георгий Тараторкин: «С кем бы меня судьба ни сводила из режиссеров, я благодарен за эти встречи. Но я знаю, что высший судья – ОН. Способность театра вызвать в вас чувства, через эти чувства пробудить в вас новый, какой-то новый уровень отношения к жизни – вот эта способность театра самая сильная».

Ольга Волкова: «Как он успевал одновременно делать замечания, смотреть? Он стоял внутри на ступеньках, грызя очки. Вглядывался, смотрел, в это время думал, что не то. Рядом стоял второй режиссер или помощник, тут же было замечание, чтобы он несся что-то поправлял за кулисами. Но иногда он делал замечания на премьере прямо отсюда. У него был какой-то микрофончик, который через динамики выводил звук нам на сцену. Играем мы „Радугу зимой”, появляется лошадь из-под сцены… Я стою с этой лошадью, она была говорящая. Я с ней разговаривала, и вдруг я слышу шепот Корогодского, громкий, мне в уши: „Ольга, не спеши, дай лошади подняться и помолчи”. Я чувствую, что я