Шрифт:
Закладка:
Черт. Черт. Чеееерт. Закрываю глаза и считаю до пяти. Сердце грохочет так, что больно дышать.
– У меня была поздняя репетиция, – слышу свой скрипучий голос.
Врать родителям я начала только после встречи с Кравцовым. Это невыносимо и тяжело, но, к сожалению, иначе нельзя. Если они узнают, обязательно захотят вмешаться. Само собой, из лучших побуждений. Начнутся долгие разговоры по душам, выяснение планов Саши на будущее и попытки нас поженить. Ни ему, ни мне это не нужно. Наш роман неизбежно движется к финалу, и мы оба понимаем, что совместного будущего у нас нет. Я просто хочу использовать оставшееся время по максимуму, без навязанной Кравцову ответственности и чувства вины. Не собираюсь я ни для кого быть обузой и ярмом на шее.
Никто ничего не должен знать.
Точка.
– Варя нам сказала про репетицию, и мы были готовы подождать.
– Я закончила очень поздно…
– Мы ждали в машине до десяти вечера, – перебивает мама. – А потом папа решил поговорить с консьержкой.
– Вы могли мне позвонить…
– Мы хотели сделать сюрприз. Ты стала редко нас навещать, все время куда-то спешишь, не остаешься на ночь, – перечисляет мать, и я понятия не имею, что придумать в ответ, как усыпить их бдительность. – Почему ты не сказала, что съехала из общежития?
– Боялась, что вы будете волноваться, – выдаю единственное, что приходит в голову, и почти не вру.
– Олеся, мы с папой волнуемся, когда не понимаем, что с тобой происходит. Ты обещала, что познакомишь нас со своим молодым человеком, когда он вернется из Парижа, – с упреком напоминает мама. – Если он не готов, может, тогда не стоило начинать жить вместе?
Они решили, что я живу с Виком? Боже, это какое-то безумие. Что за дурацкий день?
– Мам, мы подумали, что сначала нужно попробовать…
– Что попробовать? – она снова не дает мне договорить. – Я всегда считала, что ты у меня девочка разумная и ответственная.
– Мам…
– И знаешь себе цену.
– Мам…
– Я не против отношений до брака, но начинать строить семью с сожительства, тайком от родителей…
– Мама! – повышаю голос, чтобы она меня, наконец, услышала. – Мы собирались сказать.
– Когда? – строго уточняет мама.
– Восьмого марта, – сочиняю на ходу. – Представь себе, тоже хотели сделать сюрприз!
В динамике повисает многозначительная тишина, а я удручённо думаю, как буду выпутываться из всей этой паутины лжи. До восьмого марта всего три недели. В крайнем случае, скажу, что у меня роман с женатым мужчиной, который снимает мне квартиру, и это объяснит, почему я не хочу его им представлять.
– В следующую субботу, – категорично заявляет мама. – У отца день рождения. Вот и отметим все вместе. Ждем вас к трем часам. Не опаздывайте, пожалуйста.
– На даче или в городе? – озвучиваю вопрос упавшим голосом.
– На даче. Отец баню натопит, семгу на гриле приготовит.
– Хорошо…
– Не слышу энтузиазма в голосе. У тебя точно все хорошо?
А ты и не спрашивала, хорошо ли у меня, мам.
– Отлично, жду с нетерпением встречи, – говорю вслух.
– Олеся, пожалуйста, больше никаких сюрпризов, – смягчившись, отвечает мама. – Мы с отцом места себе не находим, когда ты что-то от нас скрываешь. Сама понимаешь, какие сразу мысли лезут в голову.
– Извини, мамуль.
– Извиняю, – слышу в ее голосе улыбку и облегченно выдыхаю. – Как ты себя чувствуешь?
– Лучше всех.
– Слава богу. Помнишь, что в мае обследование?
– Помню, мам, – глухо отзываюсь я.
– А Виктора предупредила?
Черный внедорожник впереди начинает наконец-то двигаться, спасая меня от очередной неминуемой порции лжи.
– Прости, мамуль, надо ехать. Созвонимся на днях. – быстро попрощавшись, я сбрасываю вызов.
Бессмысленно пытаться объяснить… Они не поймут. Никто не поймет. Пока не окажется на моем месте, а я свое место худшему врагу не пожелаю.
В квартиру Кравцова я захожу абсолютно разбитая и придавленная грузом непреодолимых обстоятельств. Вот уж не думала, что когда-нибудь окажусь в безвыходной ситуации, в которую загнала себя сама. Своим же враньем. Мне тошно от мысли, что однажды все узнают, какая я трусиха.
Сделав себе кофе, сажусь за столик в гостиной зоне. Пью большими глотками, не чувствуя ни вкуса, ни аромата, и даже не морщусь, неосторожно ошпарив язык. Задерживаю взгляд на разваленных на столе книгах. Полночи зубрила, готовилась к зачету, потом вырубилась на диване. Утром проспала и ускакала в универ, не прибрав за собой. Зачет, слава богу, сдала. Не зря мучилась.
Внезапно ловлю себя на мысли, что отчаянно хочу позвонить Саше, просто так, без повода, услышать его низкий, немного раздражённый голос, спросить думает ли он обо мне, когда на душе тошно, и заодно убедиться, что мы все еще есть друг у друга. Несколько минут я колеблюсь, неотрывно гипнотизируя взглядом свой телефон, и решительно отбрасываю навязчивую мысль. Кравцов говорил, что у него сегодня серьёзная операция, которая продлится несколько часов. Он там чью-то жизнь сейчас спасает, а я со своей ерундой.
Мобильник вдруг оживает сам. Сердце подскакивает в груди, на губах расцветает счастливая улыбка, и мир снова обретает яркие оттенки, перестав быть удушливо-серым и тоскливым. Я чувствую себя легкой-легкой, словно бабочка, сотканная из цветочной пыльцы, и воздушной, как мыльные пузырьки…
– Здравствуй, Алесия. Я в Москве, – произносит совсем не тот голос, который я ожидала услышать.
– Привет, Вик, – не слышу собственного голоса. В ушах стоит треск лопающихся пузырьков и отчаянное трепыхание сломанных крылышек. Всего секунда до стремительного падения, но я не забуду это мгновенное ощущение невесомого парения. И вряд ли захочу когда-нибудь повторить… без дополнительной страховки.
– Ты слышала, что я сказал?
– Ты в Москве, – повторяю онемевшими губами.
Провожу ладонью по лицу и, не глядя под ноги, иду на балкон. Нас никто сейчас не услышит, но моему мозгу срочно нужен кислород, иначе я попросту свихнусь.
– Я прилетел раньше на неделю, а тебе все равно?
Виктор, кажется, тоже в шоке от моей реакции. Прости, Вик, я так долго тебя любила, что не заметила, когда это чувство превратилось в привычку, переболело, перегорело и остыло. Может быть, это была совсем не любовь, а какое-то другое чувство, которому еще не придумали определение?
– Я рада, что ты вернулся, – звучит почти искренне. Это не совсем ложь и не совсем правда. Где-то между. – Почему не предупредил?
– Хотел удивить, – с обидой отвечает Вик.
– Ты и удивил. Просто день сегодня суматошный. С утра не задался. Как ты долетел?
– Ужасно, – Вик заметно расслабляется и начинает жаловаться на отвратительный сервис, нерасторопных стюардесс, задержку багажа и московские пробки… – Два часа добирался до дома. Таксист еще попался душный, всю дорогу нес какой-то бред. Какие у тебя планы на вечер?
– Репетиция в доме ветеранов. Я тебе говорила, – напоминаю я, но он, конечно же, забыл. Впрочем, забывчивостью страдает не только Вик. Кравцов вообще через слово меня слушает.
– Я приеду. Это на Олимпийском?
– Да, но приезжать не надо. Ты будешь меня отвлекать.
– Тогда встречу после. Во сколько ты заканчиваешь?
– Не знаю. Будем репетировать до идеального результата.
– Наберешь меня, как освободишься? – настаивает Вик, упорно не понимая моих намеков или намеренно не желая понимать.
– Будет очень поздно, а ты устал с дороги, – не оставляю надежды, что до него все-таки дойдет.
– Для тебя у меня силы есть всегда.
– Вик…
– Что – Вик? – он резко повышает голос. – Нам нужно поговорить. Глаза в глаза. Или ты так не считаешь?
– Не сегодня, – отрезаю бескомпромиссным тоном. – Ты давишь. Слишком сильно давишь.
– Зачем тянуть?
– Я не скажу ничего нового, Вик, – устало бормочу я, и он предсказуемо бесится:
– Леа, я хочу видеть твое лицо! Понимаешь ты это или нет?
– Понимаю, но это ничего не изменит.
– Я уверен в обратном, – настаивает Виктор.
– Мы увидимся в фонде. Ты же будешь в понедельник на собрании?
– Это долго, Алесия, – цедит сквозь зубы.
– Другого варианта нет. Если продолжишь настаивать и названивать мне до понедельника, буду вынуждена снова отправить твой номер в блок, – с нажимом говорю я, закрывая вопрос как минимум до начала следующей недели.
– Значит, в понедельник, – сдается Вик.
– Как дедушка пережил твой отъезд?
– Нормально. Правнуков требует. Я ему обещал,
