– Вот это дело! – похвалил Филипьев, снова выдергивая Сергея из забытья работой. – Быстренько ты… Уже, считай, половину участка затаскал. – Пробежал прищуренными глазами по огороду. – Теперь картошка у тебя во будет! – и показал свой огромный, корявый и коричневый, действительно очень похожий на клубень кулак.

Сели на бревно у коровника перекурить. Только сейчас Сергей почувствовал острую, но приятную боль, покалывание, и стал нарочно пошевеливаться, раздражая эту боль и прислушиваясь к ней. Это была не боль болезни, а, наоборот, развития, роста, ломки организма; она напоминала забытую детскую боль, когда режутся коренные зубы, выталкивая из десен слабые молочные… Пот пощипывал глаза, приходилось часто моргать, и веки тоже слабо, но ощутимо побаливали, будто стали тяжелее, и кожа на них натянулась.

– Ты, это, Серёг, работу за рога особо-то не хватай, – советовал ему сосед, дымя своей самокруткой, забитой пахучим, самосадным табаком. – Она и поддеть могёт… Вот приехал тут мужичок к нам сюда из Братска. «Не понимаю, – говорит, – как вы так живете, как в штаны навалили. Вот я вам покажу, как надо хозяйствовать!» Ну, дом строить начал – терем целый. Два этажа, гараж под им, комнат штук пять. Баню тут же здоровенную, тоже как изба настояща. Развел животины ферму, на огороде всё каки-то теплицы с печами, парники несусветные. И чего? На три года неполных его и хватило. Пришел как-то: «Всё, шабаш, устал!» И бросил, запил… Счас дом стоит недостроенный, сам в бане живет, жена его с ребятишками в засыпушке – вот-вот крыша рухнет; машину по пьяни разбил… Надорвался мужик, и всё… Тут потихоньку надо, ведь всю жизнь так, силы-то, их растянуть надо. Эт самое – распределить.

…В два дня он перетаскал на свое поле весь навоз. Тело с непривычки ломило страшно, сон от усталости долго не приходил, зато потом обрушивался черным, огромным камнем; ничего не снилось, ночь пролетала как миг, не принося физического облегчения, не восстанавливая, кажется, сожженную энергию.

Отлежавшись, пригасив ломоту, Сергей истопил баню, смыл с себя пот, землю, запах навоза. Перед обломком мутного зеркала подправил бороду, оделся посвежее и вечером пошел к Наде. Вместо банки нес завернутый в газету холстик. Решил подарить ей «Молочницу»… На днях, копаясь в заваленной поломанной мебелью, какими-то сопревшими тряпками, рассохшимися кадками летней кухне, он обнаружил большой и ровный кусок ДВП. Напилил несколько узких, но чуть шире подрамника полосок, прибил по бокам полотна; это был единственный возможный здесь способ обрамить картину, придать более-менее законченный вид – собрать ее… С внутренней стороны он загнул на подрамнике два гвоздика, привязал к ним веревочку. Может, захочет Надя повесить на стену…

– Добрый вечер, Надежда Викторовна! Можно?

– Да, проходите, конечно! – Надя, улыбаясь, смотрела на него; увидев сверток, наигранно испугалась: – А что ж вы без банки? Неужели разбили?

– Нет-нет. Я вот… принес вам… – неловко снимая газету с холста, хрипловатым от волнения голосом произнес Сергей. – Вот…

– О-ой!

Таким женским, искренним было это «о-ой!» и так засмеялись, засветились добрым светом глаза, когда смотрела Надя на картину, что Сергей с неожиданной остротой почувствовал, как тянет его к этой женщине, хотелось быть и быть с ней, видеть ее всегда, слушать журчание ее голоса, слышать трогательно-наивные слова… Когда собирался и шел, думал сделать ей приятное, исполнить просьбу, показать свою работу, а сейчас понял, что это нужно в первую очередь ему самому и что картина, подарок – лишь повод явиться не как покупателю молока, а в другом качестве, и это качество Сергей боялся и не хотел себе называть.

– Меня, да, изобразили? – лукаво взглянула на него хозяйка.

– Н-ну, так…

– Хорошо, наверно, получилось… И молоко-то какое, а! Прям козье!

– Почему – козье?

– Густое, аж с желтизной такое… Как у коз…

Прошедшие дни сливались в памяти в комок отжившего, поблекшего прошлого. Зато реальный, сегодняшний день был наполнен маленькими, интересными, знаменательными даже событиями. Появились мухи, они летали коротко, подолгу отдыхали, сидя на нагретых солнцем досках и бревнах… В середине апреля начали надсадно жужжать и пчелы – искали цветы, кружились над ивами, березами, черемухой… В избушке вдруг забегали по полу, вещам сенокосцы и уховертки; Сергей давил их, ожидал увидеть и тараканов – самых привычных насекомых в домах – но их, к счастью, не оказалось.

Весна вроде бы окончательно прогнала зиму, всецело завладела землей. И даже если серело небо, дул ледяной ветер, начинал сыпать снег, то тут же таял, превращался во влагу, и она испарялась, как только солнечные лучи пробивали холодную завесу туч… Воздух прогрелся, вечера стояли длинные и теплые, старушки дотемна вели на лавочках возле калиток свои, порожденные скукой немощи, вялые разговоры. Лишь под утро слегка прихватывало морозцем землю, но уже часов в девять она отходила, становилась сырой, клейкой… Прилетели скворцы, шумно, со скандалами, выгоняли воробьев из скворечников, изучали огороды, таскали перышки и травинки, устраивали гнезда… На полях за деревней надрывались трактора, хозяева перебирали картошку, заранее готовясь к посадке.

Ребятня целыми днями носилась по улицам, играла в свои летние игры, устав за зиму от дома, почувствовав свободу тепла.

– Ванё-оу, иди обедать! – кричит от ворот женщина. – Айда, сынок!

– Не-е, – доносится с другого конца улицы.

– Иди, иди, сынок, готово всё!

Пауза. Женщина стоит, ждет, а Ваня соревнуется с друзьями в ножички.

– Ваня-а!

– Да не хочу я!

– Иди быстро! Поешь, снова выйдешь… Стынет ведь!

Пацаненок не реагирует, его очередь кидать – он целится, примеряется, как бы отхватить у соперника побольше территории.

– Ванька, долго мне еще тут стоять-то, а?! Неча мне делать, что ли, как тебя караулить? Иди сию же минуту! Слышь ты, нет?!

– Не хочу я, отстань! – вскрикивает он; ножик не воткнулся, теперь Ваня наверняка проиграет.

– Если через пять минут не явишься, я тебе так задам! – угрожает мать. – Ванька!

– У-у!..

– Ванька!!

Срывает женщина зло на выбредших за ограду курах:

– Ах вы, проклятые… Опять они здесь! Кыш, собаки такие, кыш! Ну-ка в огород пошли…

Сергей сидит на чурбане посреди убранного, подметенного двора, курит, размышляет. Много над чем надо бы поразмышлять, многое взвесить, решить для себя… Как все-таки жить? Снова этот вопрос не дает покоя, бередит душу, требуя ответа… Если здесь устраиваться основательно и надолго, нужны стройматериалы. Доски, бревна, кирпич, гвозди. Вещей сколько требуется для хозяйства. Нужен вдобавок немалый навык, нужно учиться. Еще этот вопрос о работе – разговор с директором школы, ее предложение… И Надя… Сергей отгонял, давил в себе эти мысли, на их месте появлялась другая, и он, кажется, специально призывал ее, чтоб те заслонились.

Город… Он пытался жалеть, что бросил какое-никакое жилье, место сторожа, друзей, схватил сумки и