палитрой… Ведь происходит общение – будто слышишь жалобы этих ив, стоны старой, отслужившей печки, кряхтение пробивающихся сквозь обломки кирпича, куч золы молодых побегов, травы… И вот еще кто-то вторгается в диалог художника и героев его картины, грубо заглушает сопением, вопросами, хмыками…

– Простите, пожалуйста, что отвлекаю вас, – женский голос сзади, и слова точно камни ударили в спину; Сергей инстинктивно сжался, ближе нагнулся к холсту, как бы стараясь его защитить. –  Я директор школы, Груздева Ирина Антоновна. Мне бы хотелось с вами поговорить… Сергей Андреевич.

Вот как! И имя-отчество ей известны. Значит, не простой зритель, а по делу… Сергей положил кисть на край самодельной палитры, повернулся к женщине.

– Да? О чем?

Женщина грузная, нездоровая, лет под пятьдесят, волосы тускло-каштановые, лицо дряблое, крупное. Совсем непохожа на директора школы; да и что здесь директор, в деревне, – такой же, как и все, крестьянин, после одной работы скорей бежит на другую, для жизни более важную, которая не знает расписаний и выходных.

– Видите ли. – Она поставила на землю тяжелую сумку (из магазина, видимо, шла). – У меня к вам есть предложение, Сергей Андреевич. Я тут узнала, что вы художник, – говорила неторопливо, по учительской привычке каждое слово произнося значительно, веско, – живете в нашем селе и пока не собираетесь… м-м… уезжать. Так вот, не взялись бы вы вести уроки рисования у нас в школе?

Сергей изумленно скривил губы. Такого не ожидал. Оформить что-нибудь, написать плакатик, это можно, а чтобы уроки вести…

– Вы ведь имеете, наверное, образование, – так же размеренно и веско продолжала Ирина Антоновна, – или там… где-то все же учились. А классы у нас всего по пять-семь ребят, так что большой трудности это не составит… в смысле дисциплины, и мы поможем, конечно.

Она замолчала и выжидающе смотрела на Сергея.

– Хм… – Он кашлянул, в горле запершило, да и слов подходящих сразу не находилось; он, ясное дело, откажется, но неудобно сразу и наотрез. – Я, да, закончил когда-то училище в Красноярске, но чтобы в школе работать… Даже никогда и не думал… Наверное, не получится… – Сергей бормотал, все больше теряясь от давящего взгляда женщины, такой спокойно-уверенной, что убедит его. – И в город мне часто нужно уезжать… и… Н-нет, учить… как-то не для меня это, простите. – Последнюю фразу произнес как смог твердо, полез в карман за сигаретами.

Директор выслушала ответ, посмотрела на пейзаж на мольберте, сравнила с реальным, потом снова перевела взгляд на Сергея – и опять ее неторопливый, размеренный голос:

– Я понимаю, что, может быть, такое предложение несколько неожиданно, и вы, конечно, вправе отказаться. Но у нас, понимаете, столько одаренных, талантливых детей, которые нуждаются в том, чтобы им дали хоть бы азы рисования, приоткрыли… м-м… – Размеренность вдруг исчезла и услышалось волнение, почти плач. – Хоть показали, что есть такое… искусство. А дальше, может быть, их заинтересует, кого-то из них, и они поедут, будут учиться, заниматься этим всерьез. Да и просто для жизни это не лишнее… – Директор сделала паузу, передохнула, отдышалась, толкнула уговаривание дальше: – Знаете, Сергей Андреевич, у нас в школе почти половины штата учителей недостает. Нет географии, биологии, химии, не говоря уж о музыке, рисовании. А ведь, согласитесь, необходимо, чтобы ребенок развивался… м-м… органично. И ведь неплохие ребята, а время пройдет, не получат…

Сергей слушал, невольно ощущая себя провинившимся учеником, покорно кивал, слова застревали в мозгу цепкими стальными крючками.

– …Вы подумайте, Сергей Андреевич, не торопитесь. И, может, с нового учебного года попробуете. Или, для начала, кружок можно организовать для желающих… С зарплатой у нас не слишком, но хоть – тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, – выплачивают стабильно. Подумайте, хорошо, Сергей Андреевич? Со своей стороны обещаю вам помощь с материалами, дисциплиной… Договорились? Да, Сергей Андреевич?

На это трудно было сказать категоричное: «Нет!» – и Сергей пробормотал:

– Хорошо, да, я подумаю.

– До свидания, – удовлетворенно сказала директор.

– До свидания, – кивнул он, скорей отворачиваясь к холсту.

А потом долго повторял про себя: «Да ну, учителем, на уроки бегать!.. Чушь какая-то!..» Но тут же где-то глупо басило: «А что? Почему бы и не попробовать? Зарплата… Кружок-то можно…»

Работа не шла, голова забилась неожиданным предложением и внутренней перебранкой, не оставалось ничего кроме как вернуться домой.

На другой день он еще раз побывал возле ив, кое-как, наспех, дописал пейзаж. А потом наступил перерыв… Сергея всегда раздражали и надолго выбивали из колеи сомнения, проблемы, требующие однозначного ответа вопросы. И этот разговор с директором школы, ее предложение стали, наверное, причиной очередного охлаждения к живописи. Перерыв и без этого назревал, Сергей чувствовал усталость от напряжения двух с половиной недель ежедневной работы, обдумываний, поисков, и вот – он больше не мог взять в руки кисть, окружающий мир поблек, стал бесцветен и неинтересен ему; хотелось спрятать картины в дальний угол, забыть о них… В городе этот перерыв заполнялся пьянкой или походами в горы, к реке, а то и просто отсыпанием, глазеньем (если, конечно, имелась возможность) в телевизор. А здесь он занялся хозяйством.

Сперва оборудовал баньку, с горем пополам помылся. Затем насадил на черенок найденную в ограде ржавую и тупую лопату и стал вскапывать огород.

– Ты чего эт делашь, сосед?! – удивленно и чуть ли не испуганно крикнул со своего участка Филипьев.

– А что?

– Да трактор тебе в десять минут вспашет всё! За бутылку у всех пашут. Чего лопатой-то мучаться?!

– А когда пашут? – с досадой, что ему помешали, перебили его настроение, спросил Сергей, втыкая лопату в пористую, песчаную землю.

– В начале мая обычно так… – Филипьев помолчал, видимо, что-то обдумывая. – Ты это, лучше… У меня навоз есть, а твоя землица-то жидка стала. Ежели хочешь – удобряй, тележку дам.

Сергей согласился почти с радостью. Его тянуло к какой-нибудь – вообще-то все равно к какой – физической работе. Она выгоняла шлак и утомление, скопившиеся за дни увлеченного писания картин, когда весь он был полон натурой, цветом, поиском, обдумыванием; она наполняла его новыми душевными силами. Нужен был труд руками и в то же время отдых, скрытая, подсознательная подготовка к новой волне вдохновения.

Он возил навоз от соседского коровника на свой огород. Грузил вилами, тащил тележку через проем в прясле, который сделал Филипьев, сняв две жердины, крепящиеся проволочками; вываливал навоз кучами метрах в пяти друг от друга… Занятие увлекло, он пытался думать о постороннем, но мысли скакали, то цепляясь за какой-нибудь дефект в одной из картин, который ему только что ясно увиделся, то представлялось, как вспашут и он будет садить здесь картошку, то хотел представить, что сейчас делают его друзья в городе, то о Наде пытался размышлять, то вспоминал зажатый скалами Енисей…

Совершая одни и