Нейи. Темнело, и в спальне Ману — а вернее, в спальне Клер — горел свет. Мне требовалось доказательство измены Ману — вот оно. Ману уже обосновалась в особняке. Она чувствовала себя там, как у себя дома. А что, если я позвоню в дверь? Да нет, лучше обождать. Мне хотелось унизить ее. Она сама придет ко мне. Домой я вернулся пешком, и было уже за полночь, когда, вконец измученный, я присел на постель. Возбуждение прошло. Может, я и добился над Ману преимущества, но тем не менее она для меня потеряна. Пачка сигарет, которые я купил для нее, лежала рядом с шампанским и еще не увядшими цветами. Я только собирался ее открыть, как в дверь позвонили, и я застыл на месте. Она? Уже? Но в такую пору это могла быть только она. Я бросился к дверям.

— Ты! — вырвалось у меня.

— Вижу, ты меня не ждал, — сказала Клер.

Она вошла, поставила на диван чемодан, который я выбрал для нее там, на плотине, и синюю сумочку с тремя буквами: Т. W. А.[13] При виде цветов и бутылки у нее на лице промелькнула робкая улыбка.

— Это мне? Ох, милый!

Я закрыл глаза, когда она меня поцеловала.

— Ты уже обедала?

— Да, — сказала она. — Перед вылетом из Лондона.

— Ведь ты, помнится, собиралась мне написать?

— Решила, что лучше приеду сама. Здесь мне легче будет раздобыть новые документы.

— А тогда ты вышла из положения без проблем?

Скинув плащ, она осматривала мою квартиру.

— У тебя здесь очень славно.

Я взял бутылку с шампанским, собираясь убрать ее в холодильник.

— Удачная мысль, — заметила она. — Умираю от жажды. Сейчас я тебе помогу.

Она отыскала бокалы, поднос и даже пачку сухого печенья, о котором я совсем забыл.

— Клер, — спросил я, — почему ты приехала? Скажи мне правду.

Сбросив туфли, она уселась на диван, поджав под себя ноги. Я наполнил бокалы, и мы взглянули друг на друга.

— Разве ты не рад? — прошептала она.

— Не особенно. Ты советуешь мне быть осмотрительным, принимаешь тысячу предосторожностей, а сама тут же мчишься в Париж, где тебя всякий может узнать.

— Никто меня не видел… К тому же все разъехались на каникулы.

— Ладно. Ты, как всегда, права.

— Пьер… Послушай… А если бы я не приехала, что бы ты стал делать?

— Я здесь еще меньше недели. Дай мне время оглядеться. Такое место, как у меня, не бросают с бухты-барахты. К тому же, детка, существуют законы, хотя ты об этом, похоже, и не подозреваешь. Я должен отработать месяц…

Все это я выдумывал на ходу. Злоба и отвращение душили меня. Я сам себе был противен. Но по какому такому праву она взяла и свалилась мне на голову? По какому праву пыталась занять место Ману? Кто ей позволил рассиживаться здесь на диване, распоряжаться всем, словно… словно она мне жена? Я-то ее не любил, и мне хотелось бросить ей это в лицо. Хватит с меня лжи. Почему я не согласился смотаться во Вьетнам? К счастью, еще не поздно уехать.

— Я не собираюсь тебе навязываться, — сказала Клер.

— Не о том речь.

— Я думала, что…

— Обожди. Дай мне подумать.

В жизни мне еще не случалось попадать в более щекотливое, более ложное положение. Клер настолько захватила меня врасплох, что мне никак не удавалось придать лицу то озабоченное, но нежное выражение, которое могло бы ввести ее в заблуждение. Я был зол и вел себя как подонок. Да, она всем пожертвовала ради меня. Да, из-за меня она теперь никто. Но то, что казалось естественным там, в нечеловеческом одиночестве плотины, здесь напоминало дешевую мелодраму. Плевать мне на ее чувства! Я жду Ману, и этим все сказано!

— Я могу уйти, — продолжала она.

Она говорила все, чего не следовало говорить. Я медленно допил свой бокал. Такие, как я, только и умеют тянуть время.

— А если бы ты меня не застала, — сказал я, — что бы ты стала делать?

— В Париже хватает тихих гостиниц. Ты напрасно беспокоишься, Пьер. Я и забыла о каникулах. Но ведь ясно, что все, кто мог бы меня узнать, сейчас далеко от Парижа. Через несколько недель все будет иначе. Но к тому времени ты уладишь свои дела.

Ману уже хлопнула бы дверью. Клер продолжала спорить, и все мои возражения рушились одно за другим раньше, чем я успевал их выставить.

— Здесь, — продолжала Клер, — я буду в безопасности. Ты можешь выдать меня за свою родственницу, если тебя беспокоит, что подумает консьержка. К тому же я буду выходить как можно реже, только за покупками. Вот увидишь, я тебя не стесню. И мы не торопясь подготовимся к отъезду. Ты согласен?

— Я целый день на работе.

— Боишься, что я стану скучать? Но у тебя здесь полно книг.

— А если мне будут звонить?

— Сам понимаешь, к телефону я не подойду… А если позвонят в дверь, не стану открывать. Я еще не сошла с ума… Я даже тебя не ревную…

— С чего бы тебе ревновать?

Похоже, на сей раз Клер смутилась.

— Сама не знаю, — сказала она. — Может, у тебя есть старая приятельница… ну… словом, кто-то, кто тебя удерживает… Нет, я ни о чем не спрашиваю, Пьер… Если это и так, я тебе доверяю… Я ведь знаю, что ты меня не бросишь…

Внезапно она показалась мне такой искренней и ее слова звучали так правдиво, что мне стало стыдно. Я опустился рядом с ней на колени.

— Клер… Ты что, подозреваешь меня?

Она погладила меня кончиками пальцев по лбу и по щекам.

— Цветы, — сказала она, — шампанское… для кого все это? Раз меня ты не ждал…

— Да ни для кого, поверь. Цветы я поставил, чтобы немного оживить квартиру, а то здесь пахнет затхлостью. А шампанское купил на случай, если придут гости. Я всегда держу две-три бутылки про запас.

— Правда?

— Сущая правда.

— Если бы у тебя был кто-то, Пьер… ведь ты бы мне сказал? Честно? Я не хочу быть тебе обузой. Как-нибудь справлюсь сама.

Казалось, ее глаза растворились в какой-то нежной влаге. Она притянула мою голову к себе на колени, и я чуть было не сознался ей во всем. Но я, когда волнуюсь, теряю дар речи. Слова (хотя владеть ими — мое ремесло) кажутся мне слишком напыщенными, грубыми и фальшивыми. Я начинаю их перебирать и упускаю время. То, что было целомудренной неловкостью, вдруг оборачивается хитростью и лукавством. Я попросту струсил.

— Можно мне остаться,