подробно, но поверхностно. К тому же здешние крестьяне считались счастливчиками, ибо на их землях угольные «жилы» просто «выходили» на поверхность и рубить его можно было как угодно и сколько угодно, не особенно углубляясь в недра земные — на всю жизнь хватит.

Карты, составленные Ле Пле для этого района, изобиловали «темными местами». Ничего удивительного в этом не было. В Европе Ле Пле знали, как знаменитого социолога, который по первой профессии был еще и горным инженером. Достаточно сказать, что главным трудом всей жизни француза были капитальные «Рабочие Европы», а не скромная брошюра «Исследование каменноугольного донецкого бассейна, произведенное в 1837–1839 гг. по распоряжению А.П. Демидова», написанная месье Фредериком в соавторстве с инженерами Миленбо, Лаланом и Эйро. Маленький штришок — во Франции работа была издана в 1842 году, а в России только в 1854 м. И то — по желанию Демидова.

Так что, конечно, Юз мог читать лондонское 1853 года издание книжки Ле Пле, но практические люди никогда не принимают решения на основе одних только прочитанных книг.

Нужны были подтверждения практиков, хорошо знакомых с местными реалиями и особенностями. «Старая Юзовка», а вслед за ней и весь краеведческий корпус Донбасса, Украины и всего СССР утверждали, что такую «полевую работу» для Юза сделал некий местный чабан Яков Древицкий.

Мистический пастух

Вот как в духе вполне буколическом описывает Илья Гонимов этого самородка:

«Зоркий и неутомимый, как степной волк, Яков Иванович обшарил балки и курганы на сотни верст кругом (что заносило так далеко пастуха помещицы Чеботаревой? — Авт.), обрыскал лесочки и рощи (?!), каменистые кряжи, торчащие из земли, глинистые овраги и черные как сажа сланцы — выходы угольных пластов. На сотни верст в окружности (снова сотни. — Авт.) Древицкий знал открытые шахтенки, крепость пород в них, мощность пластов, глубину залегания и угол падения.

Неграмотный (sic!) Древицкий был своеобразным маркшейдером. Это Древицкий привел Юза к Кальмиусу, к котловине, казавшейся (!) громаднейшим резервуаром с широким плоским дном для весенней воды (наш «своеобразный маркшейдер», оказывается, был еще и «своеобразным гидрографом», а простак Юз поехал смотреть место под шахты и заводы, не подозревая о практически единственно стоящей речке в этой местности. — Авт.).

Фантастика отдыхает! Безграмотный пастух рассказывает заводчику Юзу (кстати, на каком языке они общались неизвестно, но о переводчиках Гонимов ничего не сообщает) ни много ни мало о «крепости пород, мощности пластов, глубине залегания и углах падения»! В этом разрезе диалог валлийца и русского видится таким:

— How deep this mine?

— Так что, вашество, достаточной глубины будет…

— Well, what about a thickness of a coal-bed, pitch angle?

— Та вы не сумлевайтесь, углы мне все известны…

Но Гонимову (повторюсь: а за ним и всем некритически читающим любителям краеведения) этого показалось мало, и он добавил: «Близость каракубских железных руд, мощные угольные пласты, смежность огнеупорной глины, известняка, доломита определили выбор места для завода. Для доменной плави Юз решил пользоваться рудами Стылы, Ново-Троицка, Александровской, Благодатной и Николаевки». Надо думать, что и об этих залежах ископаемых поведал Юзу Древицкий. Какие, однако, таланты, рожала земля русская!

Читаешь этот лубочный рассказ, разошедшийся (особенно, в эпоху Интернета) повсеместно — от студенческих рефератов до больших и малых книг, — и диву даешься. Никто не задумался — это что же, концессию на добычу угля и строительство завода имперское правительство выдавало просто так, под пустое место? «Говорят, там уголь сам идет наверх, кой-какая вода есть, можно строиться», — подумали чиновники в Императорском техническом обществе, и порешили — пускай, кто хочет, тот и строит. По логике таких рассуждений, решение принималось до того, как будущий инвестор и строитель исследует недра и сопутствующие ресурсы — а вдруг чего выйдет из этой затеи? — казне прибыток!

«Откуда же возникла фигура Древицкого, — спросит дотошный читатель, — его что, выдумал писатель?» Отнюдь, такой персонаж наверняка существовал, но в сказках-рассказках сторожилов, в юзовских преданиях (этакий краткий курс юзовской «устной истории», как сегодня модно говорить) его личность была преображена совершенно волшебным образом — мол, без нашего простяги не обошлась бы проклятая «англичанка». Кстати, в самом первом, 1937 года, издании «Старой Юзовки» Илья Александрович дал список использованной литературы — таков был канон знаменитой горьковской серии «История фабрик и заводов», в рамках которой и была издана книга о Сталинском металлургическом заводе. Так вот, в списке между прочего под пунктом 14 значится — «Рассказы о Юзе старых рабочих и инженеров». Наверняка, Древицкий выплыл именно из этих рассказов. Время было советское, время было суровое и идеологически выверенное — не было в нем места повести о человеке, который, по нашему мнению, и подготовил условия для появления шахт и завода, и самого «Новороссийского общества». Густая тень недомолвок, недосказанности лежит на личности князя Сергея Викторовича Кочубея — потомка того самого гетманского генерального судьи и царева стольника, казненного Мазепой в канун Полтавской виктории Петра Великого.

Кочубей, сын Кочубея, брат Кочубеев

«Богат и славен Кочубей, его луга необозримы: там табуны его коней пасутся вольны, нехранимы. Кругом Полтавы хутора окружены его садами, и много у него добра — мехов, атласа, серебра, и на виду, и под замками…» — так начинается первая же песнь пушкинской «Полтавы», знакомая нам всем с детства примерно в той же степени, что и «Тиха украинская ночь…».

Кочубеи и впрямь во все времена были богатейшими землевладельцами Полтавщины. Пушкин знал, что говорил, — он и его жена были своими людьми в семействе последнего выдающегося Кочубея — Виктора Павловича, возведенного в графское достоинство Павлом I и получившего княжеский титул из рук Николая I.

Диканька — родовое имение князя Кочубея. Акварель XIX в.

Удачливый дипломат еще екатерининских времен, личный друг и сподвижник Александра I, Виктор Кочубей жил, естественно, на широкую ногу. Его родовое имение Диканька (та самая, гоголевская) было образцовым имением. Дворец (увы, не сохранившийся) был возведен по проекту кн. Львова, строившего и здание мальтийского приората в Гатчине для Павла I. Сам «палаццо» и старинные дубовые аллеи вызывали неизменное восхищение гостей сановника. Увы, хозяйственником вельможа был неважным. Не удивительно поэтому, что по смерти князя Виктора его вдова для того, чтобы покрыть долги покойного мужа, вынуждена была продать дачу в Царском селе. В память о первом министре внутренних дел и Великом канцлере империи дачу за огромные деньги (300 тысяч рублей) приобрела царская семья. Но сыновьям Виктора Павловича все равно тяжело было поддерживать подобающий титулу и придворным должностям уровень. Средств вечно