– У них дома никого нет, – с готовностью сообщила она.

– Мне сказали, что Люда болеет.

– Ну да, вот они и отослали ее к бабушке. Родители-то весь день на работе.

– А где живет бабушка?

– На Петровской балке.

– Ну, конечно, иначе и быть не могло. А адреса вы, похоже, не знаете.

– Не знаю, – честно ответила соседка, – родители вечером придут, может, уже в пять будут. Они вам скажут.

Я побежала домой. Об уборке и стирке речь уже не шла. Быстро растопить печку, приготовить обед, накормить ребенка, подвигнуть его на домашние уроки и вернуться к Людиной маме.

Мы столкнулись в дверях. Я торопливо объясняла. Людина мама смотрела на меня с удивлением: «Анна Михайловна, да не волнуйтесь вы так. В субботу поедем туда, и я привезу вам тетрадку».

– Да нет, спасибо, это нужно срочно. Скажите мне адрес.

– Да какой адрес! Сами вы не найдете. Да и темно скоро станет. Там в темноте одной ходить нельзя. Я только схвачу бутерброд, и мы с вами поедем.

– Может быть, этот сценарий здесь, зачем ей брать его к бабушке? – предположила я. – Зеленая такая тетрадка.

Быстро жуя бутерброд, Людина мама осмотрела письменный стол, выдвинула ящики, заглянула на полку с учебниками. Зеленой тетрадки не было.

– Люда собиралась показать сценарий двоюродной сестре. Может быть он у нее? Нельзя ли с нею как-нибудь связаться? – мне очень не хотелось тащиться по промозглому холоду в Петровскую балку.

– С Юлькой-то? А как? Телефона у них нет, а живут они на ГРЭСе.

Я поняла, что Петровская балка – самое малое из ожидающих меня сегодня зол, – и мы пошли на остановку автобуса.

Люде стало уже лучше, но температура держалась, и бабушка кутала ей горло и поила горячим чаем. Нам чай тоже достался, и это было очень кстати после промозглого осеннего ветра и моросящего ледяного дождя. В центре города как-то меньше чувствуется эта осенняя обреченность. Горят фонари, по улицам ходят люди, хлопают двери магазинов – и кажется, что жизнь можно продолжать даже в таких невыносимых условиях. Не то на окраине. Темень и непролазная грязь, ни одного человека на улице. А если вдруг замаячит чей-то силуэт, лучше спрятаться в ближайшем дворе. Встречаться с незнакомцами в таких местах опасно.

Люда огорчилась, узнав за чем я пришла. Но я пообещала вернуть ей ее драгоценность, как только она появится в школе после болезни. Сценарий, на самом деле, обретался какое-то время у Юли на ГРЭСе. Юля отнеслась к нему с должным пиететом и переписала от начала до конца. Перед самой болезнью Люда специально ездила к сестре за этой тетрадкой, и она до сих пор в ее сумке, висящей на крючке у двери. Дома. Но в сумке мама не догадалась посмотреть.

Мы двинулись обратно. Час пик давно миновал, и автобусы, похоже, кончились. Ждать пришлось бесконечно долго. В конце концов он все-таки появился, виновато мигая фарами сквозь сетку дождя. Совсем уже промокшие, мы добрели до дома Степановых, извлекли из сумочки драгоценную тетрадь, я наскоро пробормотала какие-то извинения за нарушенные вечерние планы и побежала домой.

Дома у меня во всех комнатах горел свет, но было тепло. Уголь в печку мальчик подбросил, не забыл, и тот не успел прогореть. Это была первая большая радость за сегодняшний день. Сам он спал на диване одетый, прикрыв книгой измазанный концентратом растворимого какао рот. «Как маленький», – подумала я с нежностью. Пришлось разбудить, умыть, уговорить раздеться и уложить в постель. Вопрос об уроках остался незаданным как потерявший актуальность.

Затем – моя одежда. Пальто, возможно, высохнет до завтра, если подвесить над самой печкой и если не сгорит. Сапоги – мои и ребенкины – быстро отмыть от липкой грязи (ничего, что вода ледяная, зато она почти всегда есть, в отличие от других районов нашего города), вытереть, набить газетами и поставить у печки, – высохнуть они все равно не успеют, разве что нагреются – и спать. Спать и ни о чем не думать до завтра.

В этом месте мне хотелось бы обратиться к тем своим знакомым, которым сегодня мешают жить телефоны, особенно мобильные. «Жили же мы без всего этого раньше», – ностальгируют они. Меня это потрясает. Жили, конечно. Вот так, как описано выше. Целый день ушел на то, что можно было бы решить и получить за полчаса. А физические и нервные затраты просто немеряны.

Утром в школьном коридоре я сразу наткнулась на объявление о замене моих уроков. Директор и завуч сидели рядом возле учительской, готовые к немедленному выходу, в верхней одежде, и мне показалось, что они сидят так в ожидании меня со вчерашнего дня. Они даже не спросили, нашла ли я сценарий. Им было очевидно, что если я пришла живая, то сценарий со мной. Мы молча тронулись в путь. Пешком.

В здание горкома – роскошный особняк из раньшего времени – нас впустили сразу и попросили подождать. Мы сидели в вестибюле по-прежнему молча, и я с ужасом наблюдала, как теряют лица мои спутники. Шел процесс, обратный проявлению фотографии. Начальственного выражения они лишились еще по дороге, но это мне даже понравилось. Однако на этом процесс не остановился. Шло стирание черт. Их лица сглаживались и блекли. Когда нас пригласили в кабинет, я не различала у них даже глаз.

В кабинете горкома было уютно и как-то по-домашнему. Нас приветливо встретили две упитанные, хорошо одетые тетки. Хотя, учитывая место службы, уместнее их было бы называть товарищами. Товарищи были одеты во что-то добротное и иностранное: одна – в темно-синее шерстяное, а другая – в шелковисто-коричневое. Они как-то быстро сориентировались в ситуации, адекватно оценили состояние моих спутников, и после первых незначащих фраз обращались уже только ко мне. Сообщили о своем отрицательном отношении к анонимкам и извинились за то, что вынуждены заниматься этим сигналом по распоряжению обкома. Повертели в руках сценарий, спросили, как и кому пришла в голову идея устроить вечер Высоцкого. Я ответила, что идея пришла мне.

– Но почему именно Высоцкий? – добивалась темно-синяя. – Почему не Некрасов или Блок, Пушкин, в конце концов?

Я сказала, что подросткам далеко не все интересное нам видится таковым. Школьная программа кажется им пресной, и для возбуждения