только и ждет, когда око Орхолама поднимется над горизонтом, чтобы обнажить правду. Я – игрок; я поставила на кон свой фамильный замок и теперь жду, когда раскроются карты.

– Будет война, не так ли? – спросил Железный Кулак.

Белая вздохнула.

– Да. Хотя Спектр этого до сих пор не видит. Но я говорила не о войне.

Командующий прошел к двери и остановился на пороге.

– Так что случилось с тем молодым человеком?

– Позже он сел играть с кем-то другим и снова все спустил, как это и бывает с игроками.

Глава 24

– Мастерство, воля, источник и движение. Вот элементы, необходимые для сотворения люксина, – говорила магистр Кадах.

У этой женщины был дар. Огромный дар: она умела даже магию сделать скучным предметом.

Сегодня Кип сидел в конце аудитории. В желудке у него урчало, но он был исполнен железной решимости держать свой болтливый рот на замке. Адрастея расположилась на соседнем стуле, сосредоточенно слушая лекцию, а по другую руку от нее сидел Бен-хадад. Желтая линза его очков то и дело падала на глаз – почему-то ему никак не удавалось зафиксировать ее на месте.

Втроем они занимали одну небольшую деревянную парту. Сидя бок о бок, как настоящие друзья.

Конечно, они еще не были друзьями, для этого еще слишком рано. Они почти не знали Кипа. Они просто позволили ему сесть рядом; это было совсем не одно и то же. Но тем не менее Кип уже давно не встречал ничего, что настолько походило бы на дружеское отношение.

Кип поглядел на Тею. Она заметила его взгляд и тоже посмотрела на него, вопросительно приподняв брови. И как раз в этот момент магистр Кадах подняла глаза и увидела, что они переглядываются. Что за невезение!

– Кип! – резко произнесла она. – Ты хочешь чем-то поделиться с классом?

«Только не начинай, Кип. Не надо умничать».

Проблема была в том, что он не имел представления, о чем магистр говорила за момент до этого: его внимание ускользнуло.

– Я просто думал о нестабильности недостаточно точно извлеченного люксина, – соврал он. Кажется, магистр Кадах говорила что-то про мастерство, так что это вполне могло оказаться близко к теме.

– Хм-м… – протянула магистр Кадах, очевидно, разочарованная тем, что ей не удалось застать Кипа врасплох. – Что ж, хорошо.

Она провела длинными пальцами вдоль своего прута, повернула его: на обратной стороне был изображен спектр цветов. Какое-то время она смотрела на него, потом, очевидно, решив, что это не то, что ей нужно, подошла к стене.

В стене открылась панель, за которой сиял ослепительный свет. Световой колодец – понял Кип. Возле отверстия было установлено зеркало на скользящем штативе, и магистр передвинула его в световой поток. Луч чистейшего белого света прорезал комнату, упав на голую белую стену за спинами студентов.

– Перед вами свет, каков он есть. Это основа, краеугольный камень, на котором строится все дальнейшее. А вот как мы представляем то, из чего он состоит…

Она перекрыла световой поток полупрозрачным экраном. На стену спроецировались яркие цвета, бок о бок друг с другом – лазурно-голубой, нефритово-зеленый, вибрирующе-желтый, оранжевый, сочности которого позавидовал бы любой фрукт, и ярко-красный.

– Это цвета, которые мы извлекаем, – конечно же, за исключением под-красного и сверхфиолетового, которые большинство из вас не могут видеть. О них мы поговорим позднее. Итак, здесь представлены цвета в таком виде, как они располагаются в радуге, верно, дисципула?

Послышалось неуверенное бормотание. Вроде бы цвета были в правильном порядке…

– Верно, дисципула? – повторила магистр Кадах с раздражением.

– Да, магистр, – нестройно отозвалась большая часть класса.

– Идиоты, – заключила она. – Вот как выглядит свет в нашем мире!

Она поместила в луч призму, разделившую световой поток на цвета видимого спектра. В отличие от экрана, где наиболее яркие оттенки располагались непосредственно рядом друг с другом, цвета натурального спектра плавно переходили один в другой – причем отнюдь не в равных пропорциях. Одни цвета занимали больше места, чем другие.

– В каком-то отношении работа извлекателя похожа на любую другую. Если вы сядете на плохо сколоченный стул, он развалится, и вы упадете. Он не выполнит своей задачи. Точно так же обстоит дело с плохо извлеченным люксином. На цветовой шкале имеются особые резонансные точки. Семь резонансных точек, семь цветов, семь сатрапий. Такова воля Орхолама. В этих резонансных точках, – она указала на цветовой шкале места, соответствовавшие ярким цветам, которые она демонстрировала прежде при помощи экрана, – в этих местах люксин принимает стабильную форму. Становится собой. Становится полезным.

Она еще раз по очереди указала на соответствующие места на цветовой шкале.

– «Но почему? – могут спросить более сообразительные из моих слушателей. – Почему именно эти цвета?»

Магистр Кадах неприязненно улыбнулась. Она часто это делала. Любят же некоторые люди выставлять других дураками…

Кип заметил, что расстояния между цветами не были равными. Некоторые представляли собой широкие полосы – например, синий занимал большую часть спектра, а также красный, а вот желтая и оранжевая полоски были совсем узкими.

– Почему синий занимает так много места? Мы можем посмотреть вот сюда. – Магистр передвинула указку глубже к темно-синему, – и с нашей человеческой точки зрения этот цвет будет называться фиолетовым. Почему мы не извлекаем фиолетовый? Ну-ка, кто скажет?

Ей никто не ответил. Даже Кип.

– Это очень просто, и в то же время это великая тайна. Потому что люксин в этой точке не резонирует. Из фиолетового цвета нельзя получить устойчивого люксина. Это попросту не работает! Семь – священное число. Семь точек, семь цветов, семь сатрапий. Вместо того чтобы требовать от божественной тайны, чтобы она подчинилась ударам кувалды нашего разума, мы пытаемся сами соответствовать этой тайне; и когда мы приходим в точное соответствие с этим дарованным нам кусочком Орхоламова творения, наше цветоизвлечение становится совершенным. Вот к чему мы стремимся. Когда вы не находитесь точно в центре его воли, ваш синий рассыпается в пыль, ваш красный тает, ваш желтый вспыхивает и обращается в ничто! Такой резонанс, такая точность, такое соответствие воле Орхолама – вот за что мы боремся каждый раз, когда принимаемся извлекать. И когда у нас получается делать это безупречно, мы становимся проводниками его воли. Вот что делает нас лучше, чем все эти тупицы, мунды, нормалы – все эти не-извлекатели, которые способны лишь поглощать свет, но не отражать его. Вот почему к бихромам относятся с большим почтением, нежели к тем, кто может извлекать лишь один цвет: бихромы ближе к Орхоламу, им доступна большая часть его святого творения. Каждый из цветов чему-то нас учит – учит, что значит быть людьми, а также что значит быть подобным Орхоламу.

И разумеется, именно это делает Призму таким особенным: он единственный из всех людей способен общаться с Орхоламом во всей полноте. Он единственный, кто видит мир таким, каков он есть. Он единственный, кто абсолютно чист. Именно поэтому, – продолжала магистр Кадах, устремив пронзительный взгляд на Кипа и направляясь к его столу, – нам ненавистны те, кто затемняет сияние Священной Призмы, кто умаляет его славу и навлекает на него позор!

У Кипа перехватило дыхание. Она что, ненавидит его из-за того,