Шрифт:
Закладка:
На толкучке особенно бросалась в глаза разница между сытыми и голодными. Сытые пришли за красивыми платьями, заграничными чулками, золотом и серебром. Сытые были все плотные, с густым, заметным на морозе дыханием. А голодные мечтали уйти с этого рынка хоть с какой-то едой. Он стал их последней надеждой. Кроме еды, им были нужны только теплые вещи и деревяшки, чтоб растопить печку. У голодных дыхание было почти невидимым. И голос слабым.
Сочный густой голос мог быть у человека, который хорошо пообедал не только сегодня, но и вчера, и позавчера. Если же ты не ел много дней и кишки твои давно пусты, то твой голос еле рождается на выдохе. Вроде бы произносишь все, как обычно. Воздух проходит через твои гортань, язык, губы, ты из последних сил заставляешь свои голосовые связки вибрировать, касаешься языком неба и зубов, устраиваешь губами дуновения — «в», «ф» — и даже маленькие взрывы — «б», «п». Но звуки идут не из глубины, они еле шелестят на твоих губах, как горсть пожухлых листьев…
— Игнат Никандрович!
Мама встретила в толпе знакомое лицо. Этот благообразный мужчина пришел на рынок купить валенки. И как будто уже нашел подходящие. Помяв пальцами приглянувшийся ему валенок — войлок какой мягкий! — Игнат Никандрович снял холодный демисезонный ботинок, засунул ногу в рваном шерстяном носке внутрь валенка и прислушался к своим ощущениям. На его лице появилась блаженная улыбка. Он представил, как тепло и уютно ему будет в новых валенках.
— Беру, — сообщил он продавцу, мордатому мужику с тяжелым взглядом. — Их ведь носили?
— Носили, недолго, — ответил мужик.
Но Игната Никандровича это не огорчило.
— Как раз что надо для удобства! Ведь они помягче стали. А так можно считать за новые. И весной буду носить, если доживу. Только калоши прикуплю.
— Конечно, весной прикупите, — согласился мужик.
И тут Игнат Никандрович заметил, что нигде не видно второго валенка.
— А я его дома специально оставил. Сами понимаете, так спокойнее. Жулики снуют везде, — объяснил мужик. — Да вы не сомневайтесь, тут близко совсем. За пятнадцать минут обернемся. А этот оставьте при себе, не надо его мне отдавать. Считайте, что он уже ваш.
Таня стояла рядом и слушала, как он уговаривал Игната Никандровича отправиться к нему за вторым валенком. Тому не хотелось никуда идти, но отказаться от прекрасных валенок он был не в силах. Мужик взял ключи у стоявшей рядом с ним мутноглазой тетки.
— Через полчаса, — глухо сказал он ей, уводя покупателя.
— Доча, ты здеся с этим дедушком? — спросила Таню тетка и показала на удаляющуюся спину Игната Никандровича.
— Нет, я с мамой, — девочка высмотрела в толпе мамин капор. — Вон она ходит!
— Котлетки из конины не желаешь?
По говору тетки легко было догадаться, что она приезжая. В начале осени в Ленинграде застряло немало таких деревенских беженцев от войны. Им пришлось особенно туго: ни работы, ни денег, ни хлебных карточек. Эти несчастные умирали первыми. Но женщина не была похожа на умирающую. Она выглядела сильнее и шире многих на рынке.
Раскрыв бумажный сверток, тетка показала Тане котлеты из красного мяса с желтыми жиринками.
— Подмерзши маленько. А так свеженьки!
— Нет, замотала головой Таня. Не надо. Она знала, что на рынке ни в коем случае нельзя брать мясо. Покупателям подсовывают страшное.
— Доча, — тетка заговорщицки подманила девочку поближе и зашептала ей прямо в лицо. — У меня для тебя куколка есть, загранична.
Торговка даже подробности не сообщила, да они и не понадобились, потому что Таня давно ждала этого чуда, необыкновенная иностранная кукла жила в ее мечтах. Она видела такую у одноклассницы и верила, что однажды тоже станет хозяйкой похожей красавицы с фарфоровой головой, с личиком, как у живой девочки. С приданым: шапочками, зимней и летней одеждой, лифчиками, чулками на резинках. И с фарфоровым сервизиком.
— Шагает эта куколка со своим рукам, со своим ногам…
И сразу стало неважно, что и глаза у тетки были мутные, и дыхание зловонное, и вся она выглядела как-то сомнительно.
— В дому-то кто есть у тебя? Батька будет?
Торговка спросила адрес, и Таня, как под гипнозом, подробно ей все рассказала. Даже то, что соседей не осталось и что мама подолгу дежурит в больнице.
— Руки-ноги у тебя по соломине, а щечки — сладки румянки. Во, как быват! — довольная их разговором женщина потеребила Танино лицо. — Жди меня, доча, и никому не говори. Приду к тебе с куколкой…
Через несколько дней мама сказала, что пропал Игнат Никандрович. Ушел за валенками на рынок и не вернулся. Наконец Таня поняла, что за ней охотятся людоеды. Но как признаться маме? Ведь сама выболтала им адрес и все остальное.
Входная дверь теперь была все время на замке, хотя раньше ее не запирали. Люди жили с незапертыми дверями, потому что жулики по квартирам не ходили, они грабили на улице.
Страх… Он, скрипя полом, подкрадывался из темных углов, скользил по стене расплывчатой женской тенью, топотал сапогами по лестнице, подглядывал за Таней в замочную скважину. Поговорить ей было не с кем. Чтобы не скучать, девочка рассказывала сказки своему коту.
Она рисовала Колиными красками и при свете дня, и при слабом огоньке коптилки. Рыжик сидел тут же на столе и наблюдал, как на бумаге появляются сказочная страна, кот в сапогах.
— Посмотри, это ты, — говорила ему Таня.
Картинки оживали в ее мечтах: Рыжик в шлеме летал на самолете — он вел бой с фашистами. Теперь Букой были не только крысы, но и все плохие люди.
Рисование успокаивало Таню. Склоняясь над своими акварелями, она радовалась, что у нее получается все лучше. Коля словно стоял за спиной и давал советы, как водить кисточкой. Она вспоминала его
