в отличной форме. Его ноги быстро скользят по мягкому покрытию, шаги подчинены четкому ритму, гуттаперчевое тело послушно изгибается, подчиняясь безошибочным командам мозга.

Дыхание Алексея ровное и спокойное. Оно не сбивается, когда парень раз за разом делает выпад и обрушивает на меня очередной град ударов. Молниеносные движения, совершенная техника, отточенная с помощью лучших мастеров Великого Рода Романовых: Цесаревич — великолепный боец!

Вполне понятно, почему в компании наследников он с детства считается непобедимым противником, и ему не смеет перечить даже Андрей Трубецкой, слывущий заправским бойцом. Друзья Цесаревича и будущие соправители Империи по совместительству наверняка владеют техникой боя на мечах не хуже, а вот двигается он куда быстрее. Быстрее многих, но не быстрее меня. Вот только преждевременно демонстрировать свое превосходство я не намерен.

Первый серьезный удар Алексея я пропускаю. Пропускаю сознательно, чтобы заставить его приблизиться и открыться, но он поступает иначе. Нейтрализует мой клинок щитовой атакой, резко пригибается, и правый бок взрывается болью. На пол летят капли крови, а Цесаревич уклоняется от моей контратаки и отскакивает назад, словно прыгучий мяч.

— А ты умеешь драться, — одобрительно произносит он и салютует окровавленным мечом. — Элементарной технике тебя обучили, но сложные комбинации стоит подтянуть!

Алексей делает обманное движение, будто собираясь отступить, и бросается вперед. Совершает ложный выпад щитом, блокируя мой меч, а затем обрушивает на меня множество быстрых колющих ударов. Один из них достигает цели и пронзает мое левое плечо.

Далее одна за другой следуют еще две молниеносные атаки. Я ухожу в глубокую оборону, и от последнего выпада уклоняюсь с видимым трудом, падая на колено и отклоняясь назад всем корпусом. Порез на левом предплечье я замечаю запоздало, лишь ощутив текущую по коже теплую кровь.

Цесаревич останавливается, чтобы передохнуть, и я набрасываюсь на него, словно изголодавшийся хищник. Бью его краем щита в живот и обрушиваю атаку за атакой. Мои стремительные выпады не подчиняются строгому ритму и не обыгрывают классические смертоносные комбинации.

Рваные и хаотичные последовательности ударов разрушают тщательно продуманную оборону Цесаревича, и в его глазах проявляется удивление. Защищается он безупречно, и если бы я дрался в классической манере, которой учат всех одаренных аристо, уже валялся бы на полу и истекал кровью.

На теле Цесаревича появляются четыре пореза, а в глазах — ярость. Меня тоже захватывает горячка боя, и я вращаюсь на месте, подпрыгиваю и наношу многочисленные удары, обрушиваясь на Алексея, будто ощетинившийся светящимися клинками смерч.

Когда противник контратакует, я уклоняюсь и терпеливо жду его фатальной ошибки. Количество порезов на наших телах множится, кровь смешивается с потом, и кожа покрывается блестящими алыми потеками.

Градус агрессии растет, в моем сознании возникают внедренные Приютом истины, самая некровожадная из которых гласит: «Хороший аристо — мертвый аристо!». Цесаревич сдаваться не собирается, но в отличие от меня, им движет не привитая с детства классовая ненависть, а спортивный азарт и подсознательное неприятие проигрыша выходцу из низов.

Клинки сверкают в наших руках, очерчивают неправильные петли и окружности, и со звоном вонзаются в щиты. Через несколько минут каждый из нас едва стоит на ногах, но бой продолжается.

Мы движемся по кругу, словно дикие звери в клетке. Для полноты картины только рычания и злобных оскалов не хватает. Мы продолжаем танец светящихся клинков, уворачиваясь от взаимных атак и контратак, нанося ответные выпады и получая новые раны.

На полу остаются кровавые следы, они становятся все гуще, а наши силы постепенно убывают. Несмотря на ранения и саднящую боль во всем теле, зрелищный спектакль для несуществующих зрителей продолжается. Наши движения становятся резче, выражения лиц — злее, а ярость прорывается в каждом вдохе и выдохе.

Алексей начинает стремительную атаку, заставляя меня отступить к краю начерченного на полу круга. Он хочет выдавить меня из него, чтобы электронная система оценки боя засчитала мне техническое поражение. Умом я понимаю, что это достойное завершение сражения, но не сердцем.

Я встречаю удар его щита своим, упираюсь ногами в пол, и мы входим в клинч, словно уставшие боксеры. Наши клинки застывают у кадыков друг друга, а лица искажаются гримасами ярости. Одно неверное движение — и из наших яремных вен прольется кровь.

Я могу зарезать Наследника Престола одним ударом меча, и никто не обвинит меня в преднамеренном убийстве. Он может поступить со мной так же, с той лишь разницей, что в последствие не умрет от пыток в застенках Тайного Сыска, как я.

— Брейк! — хрипло предлагаю я. — Не хочу бесславной смерти!

Специально не уточняю чьей, но Цесаревич не склонен цепляться к словам. Он ослабляет давление на щит и медленно убирает нож от моего горла. Я повторяю каждое его движение и не могу удержаться от вздоха облегчения.

Мы стоим и молча смотрим друг на друга, не отводя взглядов. Наши тела все еще напряжены как пружины, а в глазах плещется азарт боя. Цесаревич наблюдает за мной сквозь прищур зеленых глаз, его челюсти плотно сжаты, а полные губы превратились в тонкую розовую черту.

— Деактивировать боевой режим! — приказывает он, мгновенно расслабляется и разжимает кулаки.

Щит и меч выпадают из его рук, но растворяются в воздухе, не долетев до пола. В тот же момент тяжесть в руках исчезает, и мои кулаки, теперь сжимающие пустоту, смыкаются. Ногти вонзаются в плоть, и только в этот момент я осознаю, что опасность миновала.

— Мне понравилось! — дружелюбно заявляет будущий монарх и подмигивает.

— Мне — тоже! — вру я, прямо глядя Алексею в лицо, и улыбаюсь.

Он верит мне, открыто улыбается в ответ и протягивает окровавленную ладонь. Мы скрепляем боевую ничью крепким рукопожатием, затем Цесаревич обнимает меня. Мы бьем друг друга по окровавленным спинам, и на пол летят брызги крови и пота.

Адреналиновая буря в крови стихает, сердце успокаивается, и я всей кожей погружаюсь в боль. Она окружает меня словно магический Покров и стекает с потного тела тонкими струйками крови.

Я покидаю дуэльный круг, сажусь на пол и с облегчением прислоняюсь к стеклянной стене. Цесаревич садится рядом и с наслаждением вытягивает ноги. Он молча разглядывает наши искаженные отражения в изогнутом стекле, и на его лице блуждает загадочная улыбка.

Какое-то время мы сидим на залитом кровью полу и отдыхаем после боя. В порезы на теле проникает пот, и я непроизвольно морщусь от боли. Пустота в мыслях резонирует с пустотой в душе: мне кажется, что я оказался на волосок от потери себя.

—