– Не слишком ли это жесткий подход? По сути, вы ставите индивидуальный эгоизм превыше всего.

– Вы ошибаетесь. Атлет может всеми силами стремиться к победе, не будучи по натуре эгоистом. Он просто как можно качественнее делает свое дело, и, если у него получается, он побеждает. Я ведь начал с того, что первая обязанность человека – стремиться к наибольшему личному счастью. Общеизвестно, что абсолютный неисправимый эгоист рано или поздно становится несчастным. Чрезмерное себялюбие всегда заметно и не нравится окружающим. Кроме того, эгоист не умеет сопереживать, а значит, бесчувственен к искусству, основанному на сопереживании. Неспособность наслаждаться искусством – это страшная беда, которую можно пожелать только злейшему врагу. Таким образом, счастье отдельного человека возможно только при более-менее гармоничном балансе в его душе здорового эгоизма (честного энергичного стремления к личному успеху) и необходимой частицы альтруизма, сопереживания окружающим. Более того, я уверен, что с развитием человечества альтруизм, искренность, чистота его нравов будут только расти.

– Это оптимистичный взгляд в будущее. Есть ли для него основания?

– С развитием технологий достойный уровень благосостояния станет доступен намного большему количеству людей. И, что важно, это не будет требовать от них сверхтяжелых усилий. Таким образом, сегодняшняя жестокая борьба за выживание (не путайте с честной конкуренцией) сменится сотрудничеством, взаимопониманием, доброй волей людей. Взаимопомощь будет не чем-то особенным, а привычной, обыденной нормой.

Я поблагодарил ученого за долгую содержательную беседу. Разумеется, мы успели коснуться лишь немногих из тем, которые Спенсер развивал в своих работах.

Американский издатель, уплативший на свой страх и риск еще не слишком в то время известному и весьма эксцентричному британскому философу огромную сумму денег, как показало будущее, не прогадал. Сочинения Герберта Спенсера, где интересным для публики образом соединялись отсылки одновременно ко многим разным наукам, в которых ученый отлично ориентировался, сделали его книги первыми в истории настоящими научно-популярными бестселлерами по обе стороны океана. В начале XX века (ученый дожил до восьмидесяти с лишним лет) имя Спенсера было едва ли не синонимом уважаемого и успешного во всех смыслах ученого.

Но в XX веке популярность Спенсера как мыслителя мирового масштаба сильно поблекла. Толчком послужили обвинения в том, что в своих трудах он якобы исповедовал «социальный дарвинизм» – учение о пользе жестокой борьбы людей внутри общества и уничтожения слабых, что, как некоторые позже считали, отчасти морально оправдывало фашизм как явление. Справедливости ради, сам Спенсер никогда не использовал термин «социальный дарвинизм», а мягкие философские формулировки его тезисов были крайне далеки от фашизма.

Кроме того, многие из идей, высказанных Спенсером в яркой, безупречно логической форме и строго согласовавшихся с научными воззрениями тех лет, в итоге не выдержали испытание временем: впоследствии были признаны либо неправильными, либо чрезмерно общими.

Но одного из последних в истории науки истинных энциклопедистов; первого широко, всемирно признанного популяризатора науки; родоначальника такой актуальной в наше время дисциплины, как социология; наконец, автора знаменитого «нового закона этики» невозможно не признать выдающимся мыслителем своей эпохи.

Глава 9

Человек как мера всего

(Федор Достоевский)

Место: Баден-Баден, Германия

Время: 1867 год

Небольшой старинный немецкий городок, расположенный в живописной долине неширокой реки, между склонами двух холмов, поросших густым лесом с ярко-зеленой листвой летом и еще более колоритной, желто-красной, в начале осени, во второй половине XIX века стал настоящим магнитом, едва ли не самым притягательным местом отдыха богатой русской аристократии, с которым по популярности мог соперничать разве что Париж. Этот городок на западе Германии, вблизи границы с Францией, издревле был известен своими целебными горячими водами. Так как в центре Европы имелось немало мест с названием Баден, этот город получил двойное имя: Баден-Баден (что-то вроде «курорта курортов»). Помимо живописной, успокаивающей душу природы и великолепных купален внимание путешественников в неменьшей степени привлекало и большое, известное, старейшее в Германии казино. Летом и в бархатный сезон, в начале золотой осени, русская речь на уютных улочках городка слышалась не реже, нежели немецкая. Повсюду имелись пункты обмена разнообразных европейских валют, курс которых друг к другу менялся каждый день. Было и несколько крупных комиссионных магазинов: постоянно какому-нибудь проигравшемуся в пух и прах русскому или иному иностранному аристократу требовалось срочно заложить свои драгоценности или даже права на недвижимость, чтобы продолжить игру или просто на последние купить обратный билет домой.

В этот раз я был состоятельным графом из Санкт-Петербурга, прибывшим на курорт для лечения на водах. По дороге из России на поезде мне пришлось сделать лишь одну пересадку – в Берлине; вся поездка оказалась вполне комфортной. В дорогом ресторане рядом с вокзалом в Берлине я познакомился за обедом с уже знаменитым тогда на всю Европу русским писателем-романистом Иваном Тургеневым, который, наоборот, возвращался домой, в свое большое имение в Орловской губернии после двух месяцев отдыха в Баден-Бадене. Тургенев был импозантным мужчиной, кроме того, явно знавшим цену себе и своей литературной славе. Высокий, в элегантном светлом костюме, с дорогой тростью и ухоженной седой бородой, в любом общественном месте он сразу бросался в глаза и вызывал восхищение публики. В ходе нашего застольного разговора я поинтересовался, не встречал ли Тургенев в Баден-Бадене другого (тогда намного менее известного) русского писателя – из Петербурга, по фамилии Достоевский. В ответ Тургенев раздраженно кивнул, явно не расположенный обсуждать эту персону.

– Пропащий человек. Небесталанный в сущности писатель, но совершенно сбившаяся с пути личность. Нищий, едва сводит концы с концами, а сам помешан на игре в рулетку. А ведь когда-то он подавал большие надежды. Известный критик Белинский называл его вторым Гоголем. Но теперь все это в прошлом, похоже. Во время нашей случайной встречи в Бадене мне показалось, что Достоевский тронулся умом. Ни с того ни с сего начал обвинять меня, что я описываю в своих романах Россию, которой на самом деле нет. Сказал, что я слишком далек от народа, чтобы писать что-то путное. А когда я холодно напомнил ему, кто я, а кто – он, едва не полез на меня с кулаками.

В благодарность за беседу я предложил Тургеневу оплатить наш общий обед, и он не отказался.

В Баден-Баден поезд прибыл на следующее утро. Я не стал торопиться с намеченной встречей и весь первый день провел, наслаждаясь атмосферой курортного городка. Начинался сентябрь, но было еще тепло. Господа прогуливались по нескольким центральным улочкам в нарядных костюмах и фраках, дамы – в длинных дорогих вечерних платьях и модных шляпках.