1923 г., который Гитлер рассматривал как попытку «национальной революции», он придерживался революционной позиции НСДАП: «Германии нужна революция, а не реформа», — сказал он в интервью нью-йоркской газете «Мир» [ «The World»][460]. Кара он не считал способным играть роль революционера. Он не личность, а лишь честный чиновник, у которого отсутствует политический инстинкт: «Такой не может ничего добиться, только революционер, как Сулла или Иван Грозный». А вообще-то история всех революций учит, «что они никогда не удаются человеку старой системы, только революционеру»[461].

На одном из собраний СА в середине октября 1923 г. Гитлер объявил, что «революционная волна» сметет все, что годами душит Германию[462], а на следующий день он говорил о «германской революции, которая перестроит тело и душу нашего народа»[463].

Свою попытку путча 8 ноября 1923 г. он понимал как попытку национальной революции. Войдя «маршем» в Бюргербройкеллер в Мюнхене, он воскликнул: «Сообщаю присутствующим, что национальная революция вспыхнула по всей Германии»[464]. До неудачи этого путча Гитлер представлял себе революцию скорее как насильственный акт, даже если стремился к тому, чтобы не противоречить «главным господам» и «фактическим властям», т. е. представителям государственного авторитета в Баварии — рейхсверу и полиции[465].

б. О проблеме совместимости революционных претензий и тактики легальности

После провала путча Гитлер внес изменение в свою революционную стратегию и тактику. Оглядываясь назад, он объяснил, что во время заключения пришел к следующему убеждению: «Насилием больше ничего не добиться. Государство уже слишком укрепилось, у него есть оружие!»[466] Однако, по словам Гитлера, многие его сторонники не поняли этот вывод и вытекающую из него модификацию тактики[467]. В «Майн кампф» Гитлер объяснил, что борьба «легальными» средствами будет вестись столько времени, сколько ими будет пользоваться подлежащая свержению власть, «но не побоимся и нелегальных, если и угнетатель их применит». Вопрос легальности, по его мнению, играет подчиненную роль, если государство больше не выполняет свою задачу. Эти формулировки заставляют усомниться в том, что Гитлер еще в тюрьме однозначно принял решение в пользу тактики легальности. Против этого говорит и тот факт, что в «Майн кампф» он назвал участие в парламентаризме одной из основных ошибок «Пангерманского движения» вокруг Шёнерера. «Вход в парламент отнял у него мощный порыв и обременил всеми слабостями, свойственными этому институту». Гитлер отвергал и аргументы, выдвигаемые сторонниками участия в парламентских выборах, о том, что парламент надо «разложить изнутри» или использовать его как форум для просвещения широчайших народных масс. Говорить перед таким «форумом» означает не что иное, как «метать бисер перед известными животными». Успех здесь может быть только нулевым. Как только «Пангерманское движение» отдало душу парламенту, оно получило «парламентариев» вместо вождей и борцов. Но тем самым оно снизилось до уровня обыкновенной ординарной политической партии. Если эти формулировки указывают на то, что Гитлер по-прежнему скептически относился к участию в парламентских выборах, то другое место в «Майн кампф» демонстрирует, что он не хотел исключать такое участие в принципе. Движение, пишет Гитлер, является антипарламентским, и его участие в парламентском институте может иметь смысл только как «деятельность по его разрушению, по устранению учреждения, в котором мы должны видеть одно из тяжелейших явлений упадка человечества»[468].

Если после тюремного заключения Гитлер решился на участие в парламентских выборах, то это никоим образом не означало изменения его отношения к парламентской демократии или отказ от его революционных претензий. Как он заявил в речи 6 марта 1929 г., национал-социалисты будут «легальным путем ковать то легальное оружие, которое предназначено для того, чтобы довести до конца победу движения, и мы будем видеть победу движения только в том, что мы уберем и искореним разрушителей нашего народа». Своей целью он назвал также «непарламентскую, германскую народную диктатуру», которая «разумеется, совершенно легально устранит демократию». Существенно то, что другое правление устанавливается легальными средствами. Когда это правление будет установлено, «да защитит ее господь от этой легальности»[469].

Несмотря на участие в парламентских выборах, Гитлер не верил в их значение и в то, что судьба нации решается единственно и только лишь в день выборов. «Если мы, национал-социалисты, тем не менее вступаем на этот путь, то только потому, что сегодня, к сожалению, не можем идти другим путем, чтобы не подпасть под жесточайший государственный террор»[470]. Гитлер неоднократно подчеркивал, что национал-социалисты являются парламентской партией не из принципа, а «по принуждению, от безвыходности, и это принуждение называется конституция». Конституция, по его словам, действительно вынуждает национал-социалистов использовать это средство, но не вынуждает преследовать определенную цель, а предписывает лишь путь, метод[471].

Хотя тактика легальности в конце концов оказалась правильной, в ней таилась опасность, что в революционные претензии Гитлера больше не будут верить. То, что Гитлер в своих ежегодных речах-воспоминаниях 8 ноября возлагал на свой неудачный путч ответственность за то, что он и дальше мог соединять принцип легальности с революционными претензиями, было, вероятно, чем-то большим, чем высказываемое задним числом оправдание путча. 8 ноября 1933 г. он, например, заявил: «Этот вечер и этот день [8 ноября 1923 г.], они сделали для нас возможным бороться легально в течение десяти лет. Ибо не обманывайтесь: если бы мы тогда не стали действовать, я никогда не смог бы основать революционное движение, сформировать и сохранить его и при этом все-таки оставаться легальным. Мне бы по праву сказали: ты говоришь, как другие, а действовать будешь так же мало, как другие. Но этот день, это решение позволили мне, несмотря на все сопротивление, продержаться девять лет»[472].

Через два года Гитлер заявил в речи в память об этом событии: «Когда пролилась эта кровь [8 ноября 1923 г. — Р. Ц.], закончился первый акт германской драмы. Ничего больше сделать было нельзя. Потому что теперь легальное насилие стояло с оружием перед национальным освободительным движением. И теперь должно было прийти осознание, что этим путем в Германии больше идти нельзя. Время прошло. И вот вторая бесконечная заслуга павших. Девять лет я должен был легально бороться за власть в Германии. До меня это пытались многие другие. Но поскольку они проповедовали легальность, в свое движение они смогли заполучить только слабаков, только трусливых. Революционные, активные люди стояли вне их рядов. Если бы я в ноябре 1923 года не попробовал эту революцию, то не мог бы девять лет говорить: с этого момента боремся только легально. Или я бы заполучил только половинчатых». Когда его противники внутри партии выступали и критиковали его курс легальности, Гитлер