— Нету его.

— Как же нету? — растерялся Степан Петрович. — Вчера же мне звонил, сказал, что очень ждёт. Заболел?

— Заболел, — согласилась Зина.

— Ну, чай, поправится, молодой, чай, — быстро залепетал Степан Петрович, опасаясь, что дверь сейчас захлопнется, и он останется с носом. — Так что же, мне не увидеть его теперь, что ли? Или он дома лежит?

— Нет его тут, говорю, — устало проговорила Зина. — В больнице он.

— Ах, ты… — расстроенный Степан Петрович головой покачал. — Я уж бензина сколько пожёг, дела оставил… Зря спешил, выходит.

Чувствовалось, что Зине на его печали глубоко плевать, но вставшего на пороге гостя она пока терпела, дверь вежливо придерживала.

— Так что там Володька мне показать хотел? Может, я гляну глазком? Очень уж он звал меня. Приезжай, говорит, Петрович, консультировать будешь… Что же он так быстро слёг-то, а? Удар, что ли, хватил? Ты, Зина, не переживай. У меня шесть лет назад инсульт был, а и ничего. Только глаз как бы немного косит, но это не каждый заметит.

— Не инсульт у него, — отмахнулась Зина. — Вы заходите, ладно уж. Чего теперь на улице стоять.

— Так в какой он больнице? — полюбопытствовал Степан Петрович, заходя в дом.

— В Богородском он, — замешкавшись, неохотно призналась Зина. Чего уж скрывать — вся деревня знает. — Вчера ночью скорая увезла.

— Вона как… — пожевав губу, посочувствовал Степан Петрович. — Повеситься, что ли, хотел?

— Да тьфу на вас! — возмущённая до глубины души Зина громко фыркнула. — Помутнение у него какое-то было! Приступ. Привиделось ему что-то, он вечером по деревне бегал и прятался всё. До этого три дня сам не свой был, и только, вроде, отходить начал — на вот тебе, пожалуйста.

Зина заплакала.

Степан Петрович топтался рядом, не зная, как ей помочь, как поддержать. Не умел он ладить с женщинами. Сняв очки, Степан Петрович протёр их, завернул во фланелевую тряпочку и убрал в нагрудный карман. Покашлял в кулак:

— Так я пойду тогда, что ли?

Зина посмотрела на него глазами, полными слёз. Головой помотала, утёрлась рукавом. Всхлипнула:

— Да поглядите, конечно. Зря, что ли, в такую даль ехали? Он вас в кабинете, должно быть, ждал. Я письма на столе видела. С марками.

— А вот славно, — обрадовался Степан Петрович, всплёскивая руками. — Чудно! Их-то он, наверняка, и хотел показать…

Они прошли коридором, свернули в Володькину рабочую комнату. Дом у Топоровых был большой, с приделками — семья по местным меркам жила богато. Степан Петрович, когда тут бывал, всякий раз удивлялся, в каком достатке, оказывается, можно жить в деревне. И тут же себя одёргивал, в нескромной зависти укоряя: так ведь они и работают много! Зина, вон, чуть не каждый день ездит торговать, на улице до темноты стоит, что в мороз, что в жару или дождь, с иностранцами как-то договаривается, общий язык находит — не зря университет кончала…

На столе в кабинете писем не было.

— Вот тут же лежали, — несколько раз повторила Зина, на угол стола показывая. — Я точно помню, я видела.

В комнате был беспорядок: валялись рваные газеты, Володькин компьютер на боку лежал, какие-то значки по всему полу разлетелись, паяльник на проводе висел.

— Я не убиралась ещё, — пояснила Зина. — Я когда из дома уходила, Володя здесь сидел, паял чего-то. А потом ему, наверное, плохо стало. Вот он и компьютер опрокинул, и значки свои покидал.

Она вздохнула — будто застонала.

— Так может он с собой письма унёс? — спросил Степан Петрович, обходя стол и последовательно выдвигая ящик за ящиком.

— Не было при нём ничего, — помотала головой Зина. — Не знаю я, куда они делись.

Она принялась помогать Степану Петровичу. Ей и самой было любопытно, куда пропали конверты. Да и мужа она побаивалась: вот поправится он, из Богородского вернётся — с неё же и спросит…

Они всё перерыли — не было в комнате конвертов. Только и нашли, что открытку старую под столом. Степан Петрович придирчиво её оглядел: сохранность хорошая, тираж указан небольшой, картинка интересная — может и стоит каких-нибудь рублей.

— Я возьму её?

— Не знаю даже, — Зина пожала плечами. — Тут Володино всё.

— Мы с ним рассчитаемся, когда он вернётся.

— Ну… Берите, наверное. У вас целее будет.

— А конверты, если найдёшь, позвони.

— Ладно… Ума не приложу, куда делись. Вот тут лежали. На самом видном месте…

Прощались они уже по-приятельски. Зина дала волю чувствам, гостя до машины провожая, разревелась, глухо запричитала; смущённый Степан Петрович неловко гладил её по волосам и без уверенности в голосе обещал помочь, если будут какие-то трудности.

Сев в машину, Степан Петрович ещё раз осмотрел найденную под столом открытку. Неровные буквы, ребёнком писанные, перечитал: «здравствуй… жди… много-много-много лет жизни…». И, о своей непростой семье вспоминая, подумал рассеянно, что настоящую ценность этой открытки могут определить лишь два человека — неведомая бабушка, давно уже, наверное, умершая и её неведомый, давно уже выросший, внук.

А почтовая марка, год выпуска, картинка, тираж — пустое это всё…

Он положил открытку на сиденье рядом и завёл «Москвич». Вздохнул глубоко, чувствуя знакомую саднящую боль под сердцем. Вывернул тяжёлый руль двумя руками. Уже темнело, и он включил фары перед тем, как дать задний ход. Когда машина разворачивалась, полоса электрического света сползла на растущие против Володькиного дома кусты. И Степану Петровичу померещилось, будто там, покачиваясь, стоит какая-то сутулая чёрная фигура. Он не успел её разглядеть — машина, подпрыгнув, вернулась в колею; фары высветили дорогу.

А когда Степан Петрович уже выезжал из Мосейцева, ему вдруг почудилось, что сзади сидит кто-то страшный, и тянется к его шее худыми руками, похожими на куриные лапы.