своих любимых ролей и наслаждался такой чередой триумфов, какой не знал, пожалуй, ни один актер в истории. Его уход со сцены вызвал в Лондоне столько же разговоров, сколько и война с Америкой. 10 июня 1776 года он завершил свою театральную карьеру бенефисом в пользу Фонда обветшавших актеров.

Он прожил еще три года. Он умер 20 января 1779 года в возрасте шестидесяти двух лет. 1 февраля его труп был доставлен в Вестминстерское аббатство представителями высшей британской знати и положен в Уголке поэтов у подножия памятника Шекспиру.

VI. ЛОНДОН

Первый взгляд Джонсона на Лондон (1737) был благодетельным ужасом:

Здесь злоба, насилие, случай, заговор, И то сброд бушует, то пожар; Их засада здесь неумолимых грубиянов, И здесь падший адвокат рыщет за добычей; Здесь падающие дома гремят на голову, И здесь женщина-атеист говорит с вами насмерть.*80

Разумеется, это были лишь некоторые аспекты Лондона, выбранные для того, чтобы подпитать ярость неуместной молодежи. Три года спустя Джонсон описал Лондон как «город, славящийся богатством, торговлей и изобилием, а также всеми прочими видами вежливости и учтивости, но изобилующий такими кучами грязи, на которые дикарь смотрел бы с изумлением».81 В то время городские власти возлагали уборку улиц на горожан, которым предписывалось содержать в порядке тротуар или землю перед своим домом. В 1762 году Вестминстерские законы о мостовых предусматривали муниципальную уборку улиц, вывоз мусора, мощение и ремонт главных магистралей, а также создание подземной канализационной системы; вскоре их примеру последовали и другие районы Лондона. Надземные тротуары защищали пешеходов, а водостоки осушали улицы. Новые улицы были проложены по прямым линиям, дома строились более долговечными, а почтенный мегаполис источал более благородный запах.

В городе не было государственной пожарной службы, но страховые компании содержали частные бригады, чтобы ограничить свои убытки. Угольная пыль и туман иногда объединялись, покрывая город такой плотной пеленой, что невозможно было отличить друга от врага. Когда небо было видно, некоторые улицы пестрели разноцветными магазинами. На Стрэнде самые большие и богатые магазины Европы выставляли за своими витринами товары половины мира. Неподалеку располагались тысячи магазинов ста ремесел, тут и там стояли гончарные, стекольные, кузнечные, пивоваренные заводы. Шум ремесленников и торговцев, карет и лошадей, лоточников и уличных певцов дополнял шум и ощущение жизни. Если же хотелось более спокойной обстановки и чистого воздуха, можно было прогуляться по Сент-Джеймсскому парку или понаблюдать за очаровательными дамами, размахивающими пышными юбками и демонстрирующими шелковые туфли на Молле. Утром можно было купить свежее молоко у служанок, которые доили коров на зеленой дорожке парка. Вечером, подобно Босуэллу, можно было побродить в поисках filie de joie или дождаться ночи, чтобы замолить множество грехов. Дальше на запад можно было покататься верхом или на машине в Гайд-парке. Там же находились великие курорты развлечений: Воксхолл с его разноцветной толпой, акрами садов и аллей, и Ранелаг с его просторной многоярусной Ротондой, где Моцарт выступал в восьмилетнем возрасте.

У бедняков были пивные, у среднего и высшего классов — клубы, а таверны были для всех. Здесь были и «Кабанья голова», и «Митра», где ужинал Великий Шам, и «Глобус», любимый Голдсмитом, и «Таверна дьявола», в которой собирались знаменитости от Джонсона до Джонсона. Существовало две «Головы турка» — одна кофейня на Стрэнде, другая — таверна на Джеррард-стрит, ставшая домом для «Клуба». В таверны приходили как женщины, так и мужчины, и некоторые из них продавались. В таких клубах, как White's или Almack's (ставший Brooks's), обеспеченные люди могли пить и играть в азартные игры в уединении. А еще были театры, со всем азартом конкуренции и сиянием звезд.

Рядом с театрами располагались публичные дома. Проповедники жаловались, что «на упомянутые спектакли и интермедии обычно приходит множество подлых, праздных и беспорядочных людей, а после окончания представления они отправляются в публичные дома».82 Почти все классы, которые могли себе это позволить, покровительствовали проституткам и соглашались с тем, что эта привычка неизбежна при современном уровне развития мужчин. Были и цветные куртизанки, которые привлекали клиентов даже из знати; Босвелл описывает лорда Пемброка как изможденного после ночи в «черном публичном доме».83

Трущобы продолжали существовать. В низших слоях населения не было ничего необычного в том, что семья жила в одной комнате многоквартирного дома. Самые бедные жили в сырых, неотапливаемых подвалах или в чердаках с протекающими крышами; некоторые спали на койках, в дверных проемах или под будками. Джонсон рассказывал мисс Рейнольдс, что «когда он возвращался в свое жилище около часа или двух ночи, то часто видел бедных детей, спящих на порогах и лавках, и что он клал им в руки пенни, чтобы угостить их завтраком».84 Магистрат сообщил Джонсону, что за неделю более двадцати лондонцев умирают от голода.85 Время от времени в городе вспыхивали эпидемии. Несмотря на это, его население выросло с 674 000 человек в 1700 году до 900 000 в 1800 году,86 предположительно благодаря иммиграции безземельных крестьян, а также росту торговли и промышленности.

Темза и ее доки были переполнены торговыми судами и их грузами. «Вся поверхность Темзы, — писал современник, — покрыта мелкими судами, баржами, лодками и буксирами, снующими туда-сюда, а под тремя мостами — такой лес мачт на целые мили, что можно подумать, будто здесь собраны все корабли Вселенной».87 В этот период были добавлены два новых моста: Блэкфрайарс и Бэттерси. Каналетто, приехавший в Лондон из Венеции (1746, 1751), написал великолепные виды города и реки; гравюры с этих полотен позволили образованным европейцам понять, как Лондон превратился в главный порт христианского мира.

Никогда со времен Древнего Рима (за исключением Константинополя) история не знала такого огромного, богатого и сложного города. В St. James's Palace — король и королева, их сопровождающие, двор и его церемонии; в церквях — толстые прелаты, бормочущие