– Да. Она очень красивая, правда?

– Да, конечно.

Мейсон тянется ко мне через стол и протягивает руку к моему рту. Я напрягаюсь, когда его пальцы прикасаются к моим губам. От его нежного прикосновения сердце у меня начинает бешено биться, и я перестаю дышать. Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, потом отводит руку и показывает мне соус для барбекю, который он стер. Он кладет большой палец в рот и слизывает с него соус. Я чуть не падаю со стула. Думаю, это самая эротичная вещь, которую мужчина когда-либо делал на моих глазах. С другой стороны, я никогда не считала мужчин сексуальными. До этого момента. До Мейсона.

– Но она и в подметки не годится тебе, Пайпер. Ты прекрасна, тебе это известно?

Прежде чем я успеваю возразить или хотя бы покраснеть, появляется метрдотель с бутылкой шампанского и тарелочкой тирамису, в которое воткнута горящая свечка. Он громогласно поздравляет меня с днем рождения, и посетители за несколькими соседними столиками аплодируют, когда он открывает шампанское и наливает нам по бокалу дорогого брюта.

Меня, кажется, сейчас вырвет прямо тут, на глазах у Мейсона, в этом фешенебельном ресторане, в котором по запросу подают барбекю. Я достаю из сумочки бутылку с водой и делаю большой глоток.

– Я… м-м-м… – Я вожусь с бутылкой и нервно оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что на нас больше никто не смотрит. Потом отодвигаю от себя изысканный десерт. – Мейсон, я не праздную свой день рождения. Откуда ты вообще о нем узнал?

– Ну как можно не праздновать свой день рождения? По крайней мере, пока тебе не стукнет пятьдесят и ты не захочешь жить в отрицании? – смеется он.

– Я не праздную, – отвечаю я с убежденностью серийного убийцы.

Между бровями у него появляется морщинка:

– Но почему?

Повисает долгая пауза, и я чувствую, что он понимает, что я судорожно ищу подходящий ответ. Шестеренки быстро крутятся у меня в голове. Я делаю глубокий выдох, чтобы выиграть время.

– Я просто считаю, что не стоит праздновать тот факт, что мы умираем. Ты же знаешь, что в ту минуту, когда мы рождаемся, мы начинаем умирать, да? Мы в буквальном смысле рождаемся, чтобы умереть. Никакой другой определенности в нашей жизни нет. И каждое празднование дня рождения лишь напоминает, что мы стали ближе к смерти.

Пока я говорю, Мейсон внимательно наблюдает за мной. Интересно, он замечает, что мои глаза сейчас рассказывают совсем другую историю? Он верит всей той фигне, которую я только что выпалила?

– Значит, ты из тех, кто считает, что стакан наполовину пуст?

– Нет, я реалистка, – возражаю я. – А теперь скажи, какую из моих сестер я должна убить?

– Никакую. Это я виноват. – Он кивает на мой телефон: – Пока ты была в туалете, тебе пришла эсэмэс. Я знаю, что нельзя было этого делать, но когда я его прочел и увидел, что Чарли поздравляет тебя с днем рождения, я не смог ничего не сделать по этому поводу. Я не копался в твоем телефоне, Пайпер. Клянусь, что просто увидел сообщение на экране, когда оно пришло. Извини, пожалуйста.

Его глаза полны сожаления и просят меня о прощении. Я пытаюсь посмотреть на это с его точки зрения. Я понимаю, что большинство людей празднуют свой день рождения и что Мейсон, наверное, просто решил, что я не хотела на него давить. Я решаю, что это еще один благородный поступок, который он хотел для меня совершить.

Он и понятия не имеет. Понятия не имеет о том, что за последние четыре года я так напивалась, что чуть не оказывалась в больнице. Не потому, что праздновала, а потому, что пыталась забыть. Забыть худший день в моей жизни. Забыть невообразимую боль от потери части себя, которой уже не вернуть. Забыть тот день, когда я перестала жить.

Глаза Мейсона полны сострадания.

– Ладно, значит, никакого дня рождения.

Он наклоняется, задувает свечу и вытаскивает ее из десерта. Потом берет мой бокал с шампанским и протягивает его мне.

– Тогда за нас! За то, что мы пробежали Бостонский марафон! Это выдающееся достижение, доступное лишь немногим избранным.

Как ему удается вытащить меня из глубин отвращения к самой себе, для меня остается загадкой, но при этих словах я едва заметно улыбаюсь и беру бокал у него из рук.

– За тебя! Благодаря тебе я смогла добежать до финиша.

Мы чокаемся и пьем. Я выпиваю весь бокал за три быстрых глотка. Мейсон смеется:

– Ага, так вот какой напиток тебе по душе. Чрезмерно дорогое шампанское.

Он наливает мне еще бокал. Глядя на пенящуюся жидкость в бокале, я напоминаю себе о том, что произошло в последний раз, когда я слишком много выпила в присутствии Мейсона. Все кончилось тем, что я запаниковала и ударила парковщика. Я клянусь, что ограничусь двумя бокалами – этого достаточно, чтобы расслабиться и наслаждаться вечером, к организации которого Мейсон приложил столько усилий.

– Давай. – Он берет на вилку немного тирамису и протягивает мне. – Жалко будет выбросить этот десерт, который ни по форме, ни по содержанию даже отдаленно не напоминает именинный пирог. Я вообще не понял, зачем они его принесли. Ну какой идиот подает тирамису на день рождения? Очевидно же, что этот десерт означает «Я пробежал марафон».

Я смеюсь и кладу в рот кусочек, выдерживая манящий взгляд Мейсона. Не знаю, что такого интимного в том, как один человек кормит другого. Матери ведь всегда кормят своих детей. Тогда почему, когда Мейсон медленно убирает вилку от моего рта, я чувствую, как взрывная волна проходит от моих губ до самого моего естества?

Я делаю глоток шампанского и пытаюсь составить связное предложение.

– Вообще-то это означает «подними меня».

– Что? – Мейсон расстегивает верхнюю пуговицу на своей голубой рубашке, и я осознаю, что он возбужден не меньше, чем я.

– Я полгода жила в Италии, – объясняю я. – Слово «тирамису» означает «подними меня» или «взбодри меня». Так что этот десерт действительно подходит к нашему случаю. Ты в буквальном смысле поднял меня во время марафона и заставил меня бежать дальше. Не знаю, смогу ли когда-нибудь отблагодарить тебя за это. – Я играю с браслетом, вертя его на запястье. – На самом деле я должна поблагодарить тебя не только за марафон. Прости, что мне потребовалось столько времени, чтобы тебе это сказать, но я правда ценю все, что ты для меня сделал.

Его лицо озаряется, и он протягивает мне очередной