во французском обществе конца XVIII века, и если бы эти налоговые схемы применялись в рамках закона и парламентской процедуры, это неравенство можно было бы исправить. Предложенные схемы налогообложения предусматривали существенные ставки порядка 20-30 процентов (что было довольно высоко, особенно для налога на наследство) для уровней богатства и доходов, превышающих средний уровень в десять-двадцать раз, что намного ниже уровней, ассоциируемых с высшим дворянством и высшей буржуазией той эпохи. Это показывает, что у авторов были довольно амбициозные идеи социальных реформ и перераспределения, идеи, которые не могли быть ограничены крошечным меньшинством сверхпривилегированных, если они должны были иметь какой-либо реальный эффект.

ТАБЛИЦА 3.1

Предложения по прогрессивным налогам во Франции XVIII века

Граслин: Прогрессивный подоходный налог (Essai analytique sur la richesse et l'impôt, 1767)

 

Лакост: Прогрессивный налог на наследство (Du droit national d'hérédité, 1792)

Мультипликатор среднего дохода

 

Эффективная ставка налога

 

Кратно средней стоимости недвижимости

 

Эффективная ставка налога

0.5

 

5%

 

0.3

 

6%

20

 

15%

 

8

 

14%

200

 

50%

 

500

 

40%

1300

 

75%

 

1500

 

67%

Интерпретация: В прогрессивном подоходном налоге, предложенном Граслином в 1767 году, эффективная ставка налога постепенно увеличивалась с 5 процентов при годовом доходе в 150 ливров турнуа (примерно половина среднего дохода того времени) до 75 процентов при доходе в 400 000 ливров (примерно в 1300 раз больше среднего). Предложенный Лакостом прогрессивный налог на наследство демонстрирует аналогичную прогрессивность.

Источники: piketty.pse.ens.fr/ideology.

Тем не менее, ни один ощутимый прогрессивный налог не был принят во время революции. Правда, было несколько коротких экспериментов с прогрессивными местными налогами в 1793-1794 годах, когда Конвент направил миссии в ряд департаментов. Для финансирования войны были введены чрезвычайные финансовые меры прогрессивного характера, в первую очередь принудительный заем 1793 года (который достиг уровня 25 процентов для доходов в 3 000 ливров турнуа, что примерно в десять раз превышало средний доход в то время, и 70 процентов для доходов в 15 000, или в пятьдесят раз выше среднего, в то время как доходы менее трети среднего дохода были освобождены от уплаты). Тем не менее, главным фактом остается то, что новая налоговая система, созданная революцией в 1790-1791 годах, состояла в основном из строго пропорциональных налогов с одинаковой умеренной ставкой, применяемой ко всем уровням доходов и богатства, независимо от того, насколько они были мизерными или гигантскими. Отметим также, что ни одна аграрная реформа или другая широкая программа перераспределения богатства, столь же амбициозная, как налоговые предложения Лакоста или Граслена, никогда не была сформулирована в явном виде.

Как мы увидим, правовая и фискальная система, принятая во время революции, способствовала накоплению больших состояний, что в значительной степени объясняет растущую концентрацию богатства во Франции в девятнадцатом веке. Только после кризисов начала двадцатого века во Франции или где-либо еще возникла резко прогрессивная система налогообложения доходов и богатства. То же самое относится и к явно перераспределительным программам аграрных реформ, сравнимым с теми, которые возникли в совершенно разных условиях в конце XIX - начале XX века. Во Франции в революционный период не было предпринято ни одной такой программы.

Даже во время самой амбициозной фазы Революции, 1793-1794 годов, дебаты были сосредоточены в основном на вопросе о corvées и banalités, ложах и выкупе прав. Законодатели попытались применить сначала "исторический", а затем "лингвистический" подход к отмене привилегий. Это вызвало сложные и страстные дебаты, но вопрос о неравенстве в размерах индивидуальных родовых владений так и не был решен четко и последовательно. Все могло бы пойти по-другому, но не пошло, и интересно попытаться понять, почему.

Знание, власть и эмансипация: Трансформация троичных обществ

Подводя итог, можно сказать, что Французскую революцию можно рассматривать как эксперимент по ускоренной трансформации премодернистского троичного общества. Фундаментальной особенностью этого эксперимента был проект "Великой демаркации", который создал разделительную линию между старыми и новыми формами власти и собственности. Целью Великой демаркации было создание строгого разделения между регальными функциями (отныне монополия централизованного государства) и правами собственности (отныне предоставляемыми исключительно частным лицам), в то время как трифункциональное общество основывалось на неразрывном слиянии того и другого. Великая демаркация в некотором смысле была успешной, поскольку способствовала длительной трансформации французского общества и, в некоторой степени, соседних обществ. Это была также первая попытка создать социальный и политический порядок, основанный на равных правах для всех, независимо от социального происхождения. Все это происходило, кроме того, в очень большой по современным меркам стране, которая на протяжении веков была организована в условиях огромного статусного и географического неравенства. Тем не менее, это амбициозное Великое размежевание натолкнулось на множество проблем: при всех своих ограничениях и несправедливостях, трехфункциональное общество имело свою собственную целостность, а реорганизация, предложенная новым проприетарным режимом, содержала множество противоречий. Социальная роль церкви была ликвидирована без создания социального государства взамен; определение частной собственности было ужесточено без расширения доступа к ней; и так далее.

Кроме того, в ключевом вопросе неравенства собственности провал Французской революции очевиден. Мы действительно видим обновление элит в течение XIX века (продолжая процесс, который уже шел в предыдущие века, хотя нам не хватает инструментов для измерения его масштабов в разные периоды), но дело в том, что патримониальные владения оставались чрезвычайно концентрированными с 1789 по 1914 год (с резким ростом в конце XIX - начале XX века, как мы увидим в главе 4) - и в конечном итоге революция не оказала большого влияния в этом отношении. Почему произошел этот частичный провал? Дело не только в новизне и сложности проблем, но и в ускорении политического времени: хотя некоторые идеи уже созрели для применения, не было времени проверить их в конкретных экспериментах. События, а не терпеливо накапливаемые знания, диктовали свой закон революционным законодателям и новым лидерам Франции.

Кроме того, опыт Французской революции иллюстрирует более общий урок, с которым мы будем сталкиваться снова и снова: исторические изменения происходят в результате взаимодействия между, с одной стороны, краткосрочной логикой политических событий и, с другой стороны, долгосрочной логикой политических идеологий. Развивающиеся идеи - ничто, если они не ведут к институциональным экспериментам и практическим демонстрациям; идеи должны найти свое применение в пылу событий, в социальной борьбе, восстаниях и кризисах. И наоборот, политические деятели, попавшие в гущу стремительных событий, часто не имеют иного выбора, кроме как опираться на репертуар политических и экономических идеологий, разработанных в прошлом. Временами они могут изобретать