а очередной раз за пределами моих возможностей. Ведь мне надо было не только не дать себя убить и убить их, а не дать убить вообще никого! А удары в меня проходили, как ни крутись! Силы меня бы давно покинули, но реликтовое излучение этих гор легко и, казалось, что с удовольствием, вливалось в меня, очень легко преобразуясь в мою собственную силу. Большую часть которой я расходовал как раз на контроль самого себя, на дозирование применения силы. И лишь малую часть пускал на защиту и ускорение самого себя. Я бил магией в Щиты Паладинов ровно такой мерой силы, которая бы истощила их Щиты, но не убивала бы их.

Когда на ногах остались лишь три пары воинов, стало полегче. Круг ополовинился. Стало чуть легче, и потому появилась возможность проскакивать хоть каким-то мыслям в голове, кроме мгновенной рефлексии на угрозы со всех сторон сразу и вспышек боли от пробитого, посечённого тела.

И вот тогда-то я и заметил, что все они связаны чем-то бо́льшим простой слаженности опытной команды. И заметил, как обессилившие воины отдают остатки сил тому бойцу, что ещё мог хоть что-то потенциально сделать со мной, ненавистным. А отдавший свои силы боец куклой падал на смёрзшуюся землю под нашими ногами. Очень интересный способ перекачки силы! Теперь я не просто не хочу их убивать, а очень хочу от них получить секрет этого способа.

Выкачиваю силу из щита мага круга Паладинов. Как я и ожидал, два бойца сразу же отдали свою силу магу, рухнув как подкошенные. Минус два! Возвращаю изъятую силу простым потоком сырой, никак не обработанной силы. Со стороны это выглядело выхлопом реактивного двигателя тяжёлого истребителя. Мага снесло во тьму.

– Стой! – вновь поднял я руки. – Я сдаюсь!

Командор-Паладин зачем-то смахивает с себя шлем и, оскалившись, рычит:

– Умри, Тьма!

Он вскрывает себе жилы. Жертва! Святая Жертва! Вижу, как в него отовсюду стекается мощный поток энергии. Знакомых характеристик. Вспоминаю, что это называют Силой Света Триединого. И это ночью! А какие бы силы привлекла Святая Жертва Паладина днём?

Слепну. Будто мне прямо в лицо включили иллюминацию осветительной стойки олимпийского стадиона. Но даже не дёргаюсь. Это же, ёпта, просто свет! Свет проходит сквозь меня, полностью разгоняя всю Тьму во мне. Всю Тьму и Скверну, что успела скопиться во мне. Но я же не полностью Бродяга, не полностью Порождение Тьмы и даже местами не тварь. Я порождение опарыша и Матери Смерти, совмещающей обязанности и Светлой Матери Жизни. Так что Свет Триединого, мгновенно убивающий любое порождение Тьмы, для меня не более вреден, чем, например, стальной отливке. А что из стальной заготовки сделают, плуг или меч, не кусок стали повинен. Я инструмент. Я нейтрален, как середина стрелки компаса.

– Благодарю за чистку, – говорю я. Голос мой всё ещё рокочет.

Паладин стоит на коленях. И если бы не его боевой молот, на рукояти которого он повис, то он бы просто рухнул. Паладин поднял глаза. Уже не сияющие Светом Триединого. По его подбородку бежит чёрная кровь из носа и рта.

– Ты не Тёмный, – прохрипел он, – а проклятье?

– Я не Тёмный, – качаю я головой, – я не Светлый. Я не правый, я не левый. Я валенок.

Протягиваю ему руку:

– Я Рука Смерти. Смерти едино, кто ты. Правый, левый. Светлый али не очень. Важно лишь, жив ты или мёртв. И кому достанется твоя душа.

– Мазор Молот Света, командор Ордена Несущих Свет, – прохрипел Паладин, хватаясь за мою руку.

Тут же глаза его широко распахиваются от удивления. И не потому, что я рывком поднимаю его на ноги. Его глаза вспыхивают Светом Триединого. Нет, я не могу, как он, использовать Свет Триединого. Но я могу почти любой энергопоток преобразовать почти как угодно. Вот и в него я влил силу, постаравшись наиболее точно воспроизвести колебания этой силы, привести её в соответствие с его внутренним энергопотоком.

– Поддержи своих братьев, – мой голос всё ещё рокочет, – я уже устал держать их души на кромке.

Вижу, как поток расходится от Паладина по угасающей, но всё ещё имеющейся «сети». Жизненная сила воинов и мага опять стали яркими, отчётливыми. Ха! Какой интересный способ! Запомним!

– Ты владеешь Силой Триединого, – тихо сказал Мазор, – но ты проклял всю долину. Кто ты?

– Я же тебе сказал, что я – валенок. Я никакой. Не Светлый, не Тёмный. Не правый, не левый, не красный, не белый. Я даже не знаю, живой я или не особо. Но твой удар Светом мне только помог. Благодарю, кстати!

Я даже усмехнулся, пошевелив левой рукой. Удар в плечо молота, как раз Мазора, мне разнёс в клочья ключицу. А теперь плечо не только зажило, но и осколки ключицы будто и не разлетались шрапнелью. Жаль только, что пробитый и расколотый мой композитный доспех не восстановился до первоначального вида и качества. Но зато я узнал предел нашей с ним, с костяным доспехом, прочности. И предел этот – круг Ордена Светоносных.

– Ну, так и будем тупить, или всё же пригласите меня пройти с собой до выяснения обстоятельств и личности? – спрашиваю я, продолжая подливать в Мазора силу.

– Что? – с недоумением спросил он. – Прошу меня извинить, уважаемый Валенок, но я совсем ничего не понял!

– Сдаюсь я, – вздохнул я. – Вы, ребята, правда, отличные воины. Помяли меня очень основательно. До рассвета мне бы отдохнуть. А там и известия до вас дойдут, что за проклятие я тут повесил.

Кони их были недалеко. Мне предоставили коня одного из бойцов, что будет нас догонять пёхом, и мы уже скоро въёзжали в сторожевую башню. Точнее в небольшую крепость, очень ловко вписанную в складки местности, так, что издали крепость в глаза не бросалась. Около башни был стеной обнесён небольшой дворик с хозяйственными постройками, колодцем, отхожим местом. И, как и положено воинскому гарнизону, всюду атрибуты государственности – флаги, символы и даже статуя Настоятеля Ордена. Выполненная очень качественно – узнавалась сразу. Только вот лицо было больше похоже на натурщика, что нёс на своём плече огромный освящённый молот, а не на его отца. Хотя оба же они на одно лицо, потому непринципиально. Только морда лица престолоблюстителя была мясистее.

– Знаешь, – сказал я, – нынче не модно сыновей знати отправлять в бой.

Да, как-то я за несколько жизней привык, что мажоры всегда подле задницы папеньки околачиваются, либо у мамкиной сиськи. Исключение лишь Великая Отечественная, где сыновья маршалов не околачивались в кремлёвском федеральном округе, а погибали, как и простые