— Ну а дальше? — с подковыркой спросил Родион.

— Дальше — большая зеленая кнопка, — задумчиво проговорила она. — Потом — белая, поменьше. Теперь — рычажок на руле…

Она уверенно проделала все это, и мотор заработал. Катамаран тронулся, постепенно заворачивая к берегу.

— Выверни руль, — подсказал Родион. — Иначе сейчас врежемся в тростник. А вообще-то — молодец. Я же говорил, что ты умница.

— Когда это ты говорил? — поинтересовалась Марта. Оказывается, управлять большой и тяжелой лодкой совсем не сложно. Ощущение было незнакомое, но приятное. — Ничего подобного я что-то не слышала.

— Вот вы, женщины, всегда так. Слышите только то, что хотите.

— Может, и умная. — Марта прищурилась, направляя нос катамарана в ту сторону, где горела на солнце черепичная кровля дома Смагиных. — Да толку от этого — ноль.

— Почему ты так думаешь?

— Этот самый ум, он только мешает. Тебе не кажется? Все время подсовывает такие вещи, что от них можно просто заболеть.

Она смотрела прямо перед собой, чувствуя, как горячий ветер шевелит уже совсем просохшие жесткие завитки на висках. Разговор, хотела она того или нет, снова возвращался к тому, давнему, который пришлось оборвать из-за Родиона.

— Поэтому я себя и не люблю, — добавила Марта, хмурясь. — А иногда просто терпеть не могу.

— Это нелегко, — пробормотал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Любить себя. Слишком много для этого нужно. Например, перестать чувствовать себя всегда правым. Как мой отец. Вот он всегда прав. На все сто процентов. Думаешь, он счастлив?

— Не знаю, — сказала Марта со вздохом. — Я с ним едва знакома. И правой я себя чувствую редко. Правда, есть исключения…

— Знаешь, что сказал еще один умник? — в его голосе звучало глубокое участие. Это было так неожиданно, что она сбилась и умолкла. — Человек сделан из такого кривого дерева, что из него нельзя выточить ничего ровного. Как ты думаешь, что это может значить?

До прохода в тростнике уже было рукой подать.

— И ты туда же, — вздохнула Марта. — Давай, садись на свое место. Мне еще одеться нужно.

Она натянула шорты и футболку поверх сыроватого купальника, зашнуровала кеды. Нащупала в кармашке лимонный леденец в прозрачной бумажке и протянула Родиону.

Тот отмахнулся — они как раз подходили к причалу, и все его внимание было занято тем, чтобы точно пристроить свою неповоротливую посудину между двумя другими лодками.

Наконец катамаран ткнулся в мостки. Марта выпрыгнула, пригладила волосы и подождала, пока Родион затянет узел чалки, а потом они вместе сошли на берег и стали подниматься по дорожке, которая вела мимо бани, смахивающей на игрушечный теремок, к большому дому.

Похоже, за те сорок минут, что они отсутствовали, их никто не хватился. Нигде не было видно ни души, только на площадке перед гаражом стояла чужая машина — жемчужно-серая, маленькая и плоская, как летающее блюдце. Столы под навесом уже были накрыты — там блестели хрусталь и мельхиоровые приборы. А на приземистой скамье у водоема с японскими карпами…

Марта остановилась как вкопанная. Просто потому, что почувствовала — невозможно ни вздохнуть, ни пошевелиться. Колени ослабели, зато внутри все сжалось в комок с такой силой, что на мгновение ей почудилось: еще немного — и она взорвется. Рванет, как шутиха. Разлетится в клочки.

— Эй, — окликнул Родион, — ты чего, Мартышка?

— Сейчас, — горло Марты сдавил спазм. — Ты… ты иди, я догоню…

На скамье восседал не кто иной, как дядюшка Валентин. А на коленях у него — девчушка лет семи в пестрых штанишках до колена и куцем топике. Из-под ее кокетливой кружевной шляпки выбивались пепельные локоны. Девчушка вертелась и изгибалась, пытаясь дотянуться до воды и накрошить пузатым карпам печенья, но Валентин крепко удерживал ее, поглаживал по худенькой спинке с острыми крылышками лопаток, а его колено тем временем ходило вверх-вниз, словно они там играли «в лошадки».

Но Марта, в отличие от всех, точно знала — никакие это не «лошадки». И к игре не имеет отношения.

Она услышала, как он проговорил высоким тенором, слегка задыхаясь — по-видимому, все-таки волновался:

— Прошу тебя, не вертись — свалишься в воду.

Слова были самые обыкновенные, но у нее тяжело и редко заколотилось сердце. Сейчас она боялась только одного — задохнуться от бессильной ненависти. Это из-за него, из-за этого совершенно чужого, лишнего в их семье человека, колодец внутри нее заполнился грязью и ядом. И теперь там день за днем барахтается эта тварь — мерзкая жаба стыда и страха.

Она все еще медлила, приходя в себя. Наконец Валентин резко откинул назад свою круглую, коротко стриженную и уже лысеющую голову, выставив хрящеватый кадык и будто разглядывая что-то в горячей синеве вверху, и в ту же секунду Марта решила: если сегодня, прямо здесь, она что-нибудь не сделает с этой своей жабой, все пропало.

Девчонка восторженно взвизгнула — ей наконец-то удалось освободиться из рук взрослого и забросить крошки печенья на самую середину водоема.

Валентин обернулся. Их взгляды встретились.

Марта могла бы поклясться, что успела заметить выражение испуга на лице дядюшки, но это была всего лишь тень. В ответ она выдавила каменную улыбочку и, спотыкаясь, побежала по гравию вдогонку за Родионом, бормоча как заклинание: «Чтоб ты пропал, чтоб ты пропал!..»

5

Савелий Смагин так и не смог подавить раздражение от появления Валентина в его доме.

Когда-то он по-своему любил младшего брата — сдержанно, как и полагается мужчине, покровительствуя, а при случае и защищая. Однако никогда не переставал жалеть о том, что тот вырос без матери. «Александра вконец забаловала Вальку, — не раз говорил он молодой жене уже в ту пору, когда после смерти отца решительно увез младшего брата к себе на Дальний Восток и они поселились втроем. — Капризный, дерганый. С придурью, однако, получился парень…»

О том, что произошло в интернате в Вяземском, куда он временно определил брата, не хотелось и вспоминать. А что делать: только-только отыграли свадьбу, нужно было обустраивать новую квартиру, плюс служба, командировки, выезды на полигон… Куда его было девать? Да ведь и не насовсем — на лето, каких-то три-четыре месяца, от силы полгода… Правда, потом пришлось оставить мальчишку до весны, до конца учебного года, чтобы после определить в обычную десятилетку в военном городке.

До весны, однако, Валентин не дотянул.

Савелий навещал младшего чуть не каждое воскресенье, тащился с гостинцами за сотню километров, два часа туда, два — обратно, пока не громыхнул скандал. Да не скандал — чистая