Иона не улучшилось. Видя, что придется ехать через равнину ночью, постельничий решил отправиться с несколькими сейменами вперед, чтоб подготовить прибытие княжича. Добравшись до города, он издали увидал стоявший на дороге отряд конных янычар. Катаржиу спросил выезжавшего из города турка-возчика, что происходит на дороге.

— Ожидают какого-то знатного гяура, хотят схватить, — ответил возчик.

Тревожное подозрение прокралось в сердце постельника. Он почуял, что дело нечисто. Сейменов тут же отправил обратно к обозам с приказанием ни под каким предлогом не двигаться с места до его возвращения. Привязав коня к дереву в рощице у дороги, Енаке пошел в город и укромными улочками пробрался к постоялому двору Ахмета, давнего знакомого.

— В недобрый час прибыли, — сказал Ахмет, покачивая головой. Они пили кофе в комнатушке, где их никто не мог увидеть и услышать. — Султан приказал схватить сына бея Лупу и доставить в Стамбул. Думаю, ничто хорошее там его не ожидает. Великого визиря удушили за то, что был замешан в делах вашего господаря.

Перепуганный постельничий поспешно покинул постоялый двор. Когда же произошел этот поворот? Почему все так переменилось? Рассуждать было некогда. Нужно как можно быстрее добраться до карет и повернуть обратно. Как можно скорее, пока их не учуяли янычары!

Не чувствуя под собой ног, постельничий домчался до рощицы, вскочил на коня и бешеным галопом поскакал. Достигнув стоянки, он еще издали закричал:

— Поворачивайте и гоните что есть духу!

Всю дорогу до Дуная постельничий орал на возниц:

— Не спите, мать-перемать!.. Гоните!

И только добравшись до границы Молдавской Земли, сделали привал и поели.

— Скажи, жупын постельничий, почему мы так поспешно уехали? — спросили бояре.

— Великая чума в городе Силистре, — с ходу соврал Енакие. — Валяются мертвецы на улицах, раздутые, как бочки.

— Защити и огради, матерь божья! — крестились бояре. — Как бы турки и к нам не завезли заразу!

— Даст бог, минет нас сия напасть! — печально промолвил постельничий, думая о совсем иной напасти, что могла прийти из Стамбула.

От Бумботы покинул постельничий обоз и погнал коня галопом к стольному граду. Прибыв во дворец, он с глазу на глаз с воеводой раскрыл всю правду:

— Стояли янычары на дороге с саблями наголо, готовые схватить его. Не захворай княжич — быть беде. А визиря Мехмета, говорят, удавили из-за этих дел.

Господарь стоял недвижим, устремив взор в окно и кусая ус. Ему было видно, как во двор въехал рыдван в сопровождении бояр. С болью следил Лупу за тем, как слуги, выносят беспомощного Иона из кареты.

— Господи! — вздохнул он. — Чем согрешил перед тобой, что не дал ты мне достойного наследника!..

Две недели при ясском дворе не созывался диван, не устраивались пиры. Воевода все больше сидел запершись с великим логофетом или с митрополитом Варлаамом. Оставаясь же наедине с собой, он давал волю своей ярости. Мысли о мести не оставляли его в покое ни днем, ни ночью.

— Зубами рвать тебя стану, старый пес! — бесновался он. Стражники, застывшие у дверей, слышали, как стонет и терзается господарь, как швыряет и крушит все, что попадается под руки. В один из таких дней прибежал однажды великий логофет. Лицо его было бледно, в глазах застыл испуг.

— Прибыл посланец султана! Требует быть немедленно принятым.

— Кто его сопровождает?

— Отряд янычар.

— Пусть войдет только чауш! И оружие свое оставит страже у двери. Янычар же держать под присмотром сейменов!

Логофет Тодорашку слушал, опустив голову. Насколько велик страх господаря, даже простого гонца боится.

Турок вихрем влетел в комнату. Лицо было багровым от ярости, глаза метали молнии.

— Твои гяуры отобрали у меня оружие! Пусть немедленно вернут!

— Все получишь обратно, эффенди, — примирительно проговорил воевода. — Такой у нас закон: в диван входить без оружия.

Гонец несколько притих. Достал из рукава кафтана свиток с печатями, поцеловал и передал в руки воеводы. Лупу встал, снял с головы высокую куку, поцеловал печать и развернул послание. Буквы запрыгали перед глазами. Ледяной страх запал в сердце. Тон письма не оставлял сомнения в том, что смерть прошла на волоске от него.

Дрожащей рукой воевода положил фирман на стол и рухнул в кресло.

Турок нагло смотрел на его побелевшее лицо.

— Хотел бы знать, — сказал с нескрываемой издевкой, — хорошо ли ты понял, что в письме писано?

— Очень хорошо, эффенди! — ответил Лупу, и собственный голос показался чужим.

— Тогда знай, что в другой раз гяуры, которых ты позвал на защиту, ничем тебе не помогут.

С этими словами гонец покинул его, сердито хлопнув дверью. Воевода неподвижно сидел в своем кресле. Кипевший в нем столько дней гнев сменился страхом.

Нетвердыми шагами он вышел из престольного зала, бледный и осунувшийся, словно после болезни. В малой гостиной князь Василе лег на софу и прикрыл глаза. В голове все смешалось, утратило четкость и ясность...

И если при дворе в Яссах не слышно было человеческого голоса, то в Бухаресте царило великое веселье. Султан послал старому воеводе фирман о возобновлении княжения. Судьба по-своему распределила свою милость.

Третий день лежал Лупу в постели. Окна в комнате были занавешены. Снаружи не доносилось ни звука. Никому не дозволялось заходить, даже госпоже. Лишь митрополит был тем единственным человеком, кого Лупу желал видеть. Он удивительно умел снимать у господаря с сердца груз несчастий и огорчений, которые наваливались одно за другим.

— Наступят, твоя милость, и ясные дни, — говорил мягким голосом Варлаам. — Жизнь не соткана только из цветных нитей, попадаются и черные. И небо наших дней то ясное, то грозовое... Надежду не будем терять, твоя милость, и в безнадежности не погрязнем. Дошло до меня, что в Брусе, государь, есть источник горячих вод, пользительных для болезни костей. Полагаю, следует отправить на те воды княжича Иона, говорят, творят они чудеса. Обезноженные, мол, выбрасывают свои костыли и после нескольких погружений начинают бегать, а те, у кого руки слабые, излечиваются и с легкостью таскают бурдюки с водой, словно они пухом набиты.

— Мы об этом позаботимся, — сказал воевода.

— И о другом, твоя