И вдруг Пуделеву пришла оригинальная мысль, такая хорошая, что он тут же вскочил и побежал к председателю месткома:

— Слушай, одолжи мне досаафовский противогаз.

— Зачем? — спросил председатель.

— Понимаешь, — замялся Пуделев. — Хочу в са­доводстве опылить... этих... насекомоядных.

— Птиц, что ли? — удивился председатель.

— Да нет. Этих... плодоядных, овощеядных... ягодоядных. В общем, всеядных, — заключил Пуде­лев.

В восемь часов вечера Пуделев вошел в сумрачную парадную, встал в уголок и с трудом надел тугой про­тивогаз, пахнувший резиной и чем-то химическим. Он медленно пошевелил руками и ногами, как водолаз на глубине, — ощущение стало такое, будто его послали в космос, а не Ковалева проведать.

Пуделев медленно двинулся по лестнице, ощупы­вая ногой ступеньки. Навстречу спускалась старушка, и он подумал, что рановато надел эту резиновую штуку.

Старушка поравнялась с ним, вдруг замерла и при­жалась к стенке.

— Не бойся, бабушка, — сказал Пуделев, — я об­щественник.

Тут же из сумки, где лежала противогазная короб­ка, выдулось облачко белой пыли — мел или тальк. Увидев пыль и услышав, что маска загудела, старуш­ка перекрестилась и стала оседать на пол.

— Да общественник я! — крикнул Пуделев, поняв, что его не слышно.

— Нету у меня денег, родной, все бы отдала,— жалобно призналась старушка и села на ступеньку.

Пуделев махнул рукой и поднялся на площадку третьего этажа. Он поправил шляпу, которая лежала не на макушке, а на колесах-очках; вытащил из сетки курицу полупотрошенную, купленную Ковалеву по ре­шению месткома для поддержания его сил, — и нажал звонок.

Дверь открыла жена Ковалева, которая работала у них же и знала его, как свои туфли. Поэтому он веж­ливо под противогазом улыбнулся. В ответ она ухва­тилась двумя руками за дверь, будто Пуделев соби­рался снять ее с петель.

Даже если бы Ковалева увидела сейчас перед со­бой бухгалтера, которого похоронили на прошлой не­деле, и то бы меньше испугалась, потому что было бы ясно, что стоит бухгалтер, которого похоронили на прошлой неделе. Но перед ней стояло непонятно-жут­кое существо с резиновой рожей, с громадными стек­лянными глазами, и то ли с выпяченными губами, то ли оно грызло какую-то коробку с трубкой, то ли со­сало трубку с коробкой. А сверху лежала шляпа, что было еще страшней, — одна зеленовато-резиновая морда без всякой головы.

Пуделев засосал через трубку воздух, чтобы ска­зать погромче, и чихнул.

— Ой! — тихо вскрикнула она, потому что суще­ство дернулось и глухо ухнуло.

— Пуделев я! Общественник! — крикнул он.

Когда существо завыло, Ковалева хотела бежать к больному мужу, но ноги не двигались, будто она встала в цементный раствор.

— Пуделев я! Проведать мужа! — орал он что есть мочи.

У него уже мелькнула мысль снять на секунду ма­ску и показаться, но вирусы могли сидеть и на жене — муж и жена одна сатана.

Тогда он в знак подтверждения, что зашел не про­сто так, а проведать, выдернул курицу из газеты и поднес к лицу Ковалевой, держа за длинную, как ре­зиновая кишка, шею. Ковалева отшатнулась, но устояла.

— Петуха дали, паразиты! — закричал он.

Ему стало жарко, душно, стекла запотели.

— Да Пуделев я! — стукнул он себя петухом в грудь.

Ковалева наконец сделала шаг назад, не спуская глаз с беснующегося чудища с петухом.

Тогда он, чтобы она поняла его фамилию, которая происходила от пуделя, вдруг стал на четвереньки и, в противогазе, ловко перебирая ногами-руками, побе­жал прямо на нее, волоча петуха по полу и завывая под резиной, что он Пуделев.

Ковалева завизжала на весь дом и бросилась бе­жать по коридору, как от баскервилльской собаки. Пуделев вскочил и прыгнул на лестницу. Он несся по улице в противогазе, рассекая прохожих своим видом, как сиреной...

На второй день к нему подошел председатель ме­сткома:

— Пуделев, выручай, есть срочная общественная работа. Тут от жильцов поступило заявление, что ка­кой-то идиот пугает граждан резиновой маской. В дружине подежуришь сегодня, а?

— Это можно, — вздохнул Пуделев.

Первый гонорар

Давая мне в детстве подзатыльник, мама приговаривала: «Вот накажет тебя бог за непослуша­ние». Действительно, я сделался сатириком.

Писатели считали меня несерьезным, потому что я не описывал природу. Читатели видели во мне зубо­скала, ибо я не тянул им душу историями из жизни. Редакторы принимали меня за очернителя. Жена про­сто считала злобным без всяких аргументов.

Все это я к тому, что меня еще ни разу не печатали. Однажды приятель уезжал в район и прихватил несколько моих юморесок, дабы ознакомить провин­циального читателя. Дня через три я проснулся поче­му-то от страха — в передней надрывался телефон. Было три часа ночи. Дрожащими спросонья руками взял я трубку.

— Междугородная! — крикнула телефонистка.

— Гу-гу-го-го,—завыла междугородная.

Я посмотрел на жену, стоявшую рядом в одеяле.

— Кто гудит? — тихо спросил я.

— Не узнаешь? — подвальным голосом ответил приятель. — Поздравляю, старина, твой фельетон я устроил в «Молодой колхозник». Жди гонорара.

Спать мы уже не ложились. Я был тихо ошарашен и расслабленно сидел на кухне в одних трусах. Жена открыла бутылку сока и зажарила все семь яиц. Но­чью мы отпраздновали первый успех.

Не то чтобы меня интересовали деньги, но гонора­ра я ждал, как вещественного доказательства успеха. Ждал долго, пока не надоело.

И тогда в почтовом ящике нащупался перевод. Я вытащил его и, не взглянув, стал подниматься по лестнице. Если хочешь быть крупным писателем — на­учись спокойно получать гонорары.

В квартире я небрежно бросил перевод жене: вот, мол, а ты не верила. Она посмотрела и прыснула, буд­то взяла кипятку в рот. Тут и я посмотрел. В рублях стояло — 1, а в копейках — 65. Я стал бегать по строч­кам, стараясь найти откатившиеся нули.

— И получать не пойду.

Не то чтобы меня интересовали деньги, но все-таки духовный труд.

Через неделю почта повторила вызов, но я опять не пошел. Еще дня через три позвонил почтальон:

— Получите деньги, а то они висят.

— Да не хочу я их получать.

— Будем ходить, пока не получите. Висят.

— Иди получи, — примиренчески сказала жена.

И я пошел.

В нашем микрорайоне построили студенческий го­родок. Когда я