Плотица любил, чтобы ученики отвечали ему на уроке без запинки и, кроме прочитанного в учебнике, добавляли от себя прочитанное в других книжках. Если ученик отвечал без запинки, на лице Плотицы появлялось сонно-мечтательное выражение, и он начинал дремать. Время от времени, разгоняя сон, он одобрительно кивал головой и говорил:

- Так вот так.

В этих случаях он всегда ставил ученику пятерку. Мы с Потаповым быстро усвоили особенность нашего учителя и получали у него только пятерки. Особенно легко нам давалось это на уроках географии, когда изучались заморские страны, о которых мы за короткий срок почерпнули множество сведений из проглатываемых нами на чердаке книг Купера, Майн Рида, Жюля Верна.

Не один раз Плотица, покачав головой: «так вот так», - тихо опускал ее, надолго погружаясь в мечтательную дрему, когда я или Потапов в добавление к изучаемому параграфу учебника географии начинали рассказывать о ковбоях в американских прериях, о джунглях, тайфунах и смерчах.

Пальма первенства тут принадлежала Потапову. Однажды, отвечая об Америке, он стал рассказывать про охотников за скальпами и, увлекшись, проговорил до звонка. Он рассказывал бы и дольше и ребята охотно слушали бы его, да звонок разбудил Плотицу.

- Так вот так, - встряхнувшись, перебил Потапова учитель и поставил ему пятерку.

Не всем так везло на уроках истории и географии, как нам с Потаповым.

На одном уроке вдруг впервые сам вызвался отвечать толстяк Алеша, который обычно слова не мог ответить без подсказки: вызванный учителем, жалостливо оглядывался на товарищей, ожидая помощи. Все были поражены: откуда вдруг у этого толстяка появилась такая прыть?

Темой урока была Англия. Промямлив несколько слов об Англии, Алеша стал бойко рассказывать о Шерлоке Холмсе. Плотица раз-другой одобрительно кивнул головой, а потом сонно-мечтательное выражение сменилось на его лице настороженным.

- Вы о чем это изволите говорить? - спросил он.

- О короле английских сыщиков Шерлоке Холмсе, - ответил Алеша.

- Чепуху несете на уроке! - сказал Плотица и поставил Алеше двойку.

Алеша не на шутку обиделся: почему такая несправедливость?

- Потапову пять, а мне двойка!

Разве он интереснее меня отвечал? Правда ведь, о Шерлоке Холмсе еще интереснее, чем об охотниках за скальпами? - спрашивал он.

И многие были согласны, что двойка поставлена Алеше несправедливо.

Совсем иначе было на уроках закона божьего и церковнославянского языка. С волнением и страхом ждали мы появления в классе сурового отца Владимира.

Семидесятилетний старец, высокий, седовласый, с коричневым, будто прокопченным, лицом, он входил в класс быстрым, порывистым шагом.

Все торопливо вскакивали, приветствуя его:

- Здравствуйте, отец протоиерей!

- Здравствуйте, здравствуйте, - отвечал он скороговоркой и, не глядя на нас, проходил к столу и шумно распахивал журнал. После этого он оглядывал класс испытующим оком и говорил: - Начнем с божьей помощью. Прогоним лень из нашего виноградника, а ленивца обрежем, как увядшую лозу.

И каждый из нас чувствовал себя увядшей лозой, которую протоиерей сейчас будет обрезать.

На уроках он ничего не объяснял.

- Слово божье ясно и понятно, толковать его нечего, надо учить, - говорил он.

Весь урок он спрашивал заданное накануне по учебнику, от такого-то до такого-то места, вызывая учеников всегда в одном и том же порядке, строго по списку, и требовал, чтобы ему отвечали назубок, слово в слово, как написано в учебнике.

Если кто-нибудь начинал отвечать урок своими словами, протоиерей резко обрывал его:

- Книгу писал человек поумнее тебя, дурака, так ты и учи то, что он написал, а не измышляй своим куриным умом!

Если отвечавший спотыкался на каком-нибудь слове, вроде «снебесдращите», наш законоучитель ставил ему двойку и вызывал следующего по списку, заставляя его продолжать именно с этого слова, а споткнувшийся должен был стоять и слушать.

Иной раз к концу урока стоял весь класс.

Высшей отметкой у протоиерея была четверка с плюсом, а мы с Потаповым долго не могли заслужить у него больше тройки с двумя минусами.

Инспектор Алексей Петрович, преподававший русский язык и физику, предметы, по которым мы получали только четверки и пятерки, глядя в классный журнал, качал головой, а потом спрашивал нас:

- Все еще никак не можете разобраться в «снебесдращите»?

- Разобрались уже, - отвечали мы.

- А если разобрались, так почему же так упорно держитесь за вожжи тройки?

Отец Владимир, выставляя нам тройки с длинными вожжами, каждый раз говорил:

«Вам, балаболкам, тянуться у меня и тянуться».

И как только мы не тянулись! Все предметы забросили, зубрили один закон божий да церковнославянский - и вслух и про себя, зажав уши, чтобы не слышать, как другие зубрят у тебя над ухом, и даже разговаривали друг с другом по-церковному.

- Ну, Васька, вознесехомся на небеси чердачные? - спрашивал меня Потапов, когда все, одурев от зубрежки, замертво валились на свои матрацы.

- Вознесехомся, Васька, - отвечал я, вытаскивая из-под матраца Майн Рида или Жюля Верна.

Только забравшись с лампой на чердак, и забывали мы о законе божьем и церковнославянском языке.

Между тем наступила уже зима, на чердаке мороз пробирал нас до костей. Мы подкладывали под себя ватные пиджаки, укутывались одеялами, и все-таки, прежде чем перевернуть страницу книги, надо было долго отогревать у лампы окоченевшие пальцы.

Но вот приходим мы однажды в чайную обменять книги; Мария Степановна и Степан Иванович встречают нас, как всегда, приветливо, только за перегородку, где стоят книжные шкафы, не пускают и говорят:

- Вам, милые Васеньки, больше не велено давать книг.

Мы думали, что вышло запрещение всем ученикам читать книги, но оказалось, что не всем, а только нам двоим. Домна нажаловалась на нас Удаву: Васьки, мол, с лампой на чердак по ночам таскаются книжки читать, керосин зря изводят, а начитавшись, без ума становятся - во сне невесть что кричат, ребят пугают, спать никому не дают; ребята в сени их выволакивают на матрацах. А наш Удав не такой был, чтобы с учениками разговаривать. Раз так, без ума становятся, не давать им больше книг!

Поглядели мы издали на книжные шкафы и вздохнули горько - не видать нам их больше. Мария Степановна и Степан Иванович тоже стояли опечаленные: мы были их любимыми читателями.

- Больше, чем вы да вот Ванечка, никто в Пудоже не читает, - говорили они.

Они даже чаем с баранками поили нас за то, что мы много читаем. И вдруг такая