Русского Юлька не понимает, о существовании немецкого или латыни даже никогда не слышала, но, может, оно и к лучшему. С глупостями не пристает. Сидит в уголке и загадочно улыбается. Мальчишки на нее время от времени поглядывают волками, но враждебных действий не предпринимают. По крайней мере, пока.

Утро началось с прихода делегации от местных мусульман. Прием, как обычно, состоялся во дворике. И мне у фонтана прохладнее, и для стражи больше места, потому как доверяй, но проверяй. У забора стрельцы и солдаты с ружьями, чуть поближе головорезы Михальского, так и зыркающие, кому-бы кровь пустить. А совсем рядом сам Корнилий и барон фон Гершов на правах начальника гарнизона. В общем, все чинно и благородно.

Высокородные делегаты, оценив масштаб моего гостеприимства, с ходу повалились на колени, да так с них больше и не вставали. Разве что редкобородый Селим-ага все порывался вскочить, чтобы поцеловать край моей одежды, но я не дозволил. Жарко здесь, так что я даже камзол не надевал, не говоря уж о том, что полы у него вовсе не такие длинные, как у османских или татарских халатов. Так что перетопчется, нечего рубашку слюнявить!

– Откуп принесли? – сразу поинтересовался я, не желая разводить излишние церемонии.

Ответом мне был всеобщий горестный вздох, и только Селим-ага обреченно ответил:

– Да, величайший!

Честно говоря, меня это немного удивило. Все-таки сумма довольно значительная, и собрать ее вовсе не просто. Я был просто уверен, что отцы города начнут отчаянно торговаться в надежде сбить цену, в общем, готовился к компромиссу, и вот вам здравствуйте!

– Вот и славно, – отозвался я, прикидывая, в чем подвох. – Вносите.

Все еще стоящий на коленях Селим-ага махнул слугам, и те, кряхтя, стали закатывать один за другим довольно увесистые бочонки.

– В восьми – золото, в тридцати двух – серебро, о сиятельный, – пояснил с очередным поклоном чиновник.

– Что-то маловато для миллиона дукатов, государь, – зашептал мне на ухо Фрол Ляпишев, позванный на всякий случай.

– В самом деле, ваше величество, – согласно кивнул фон Гершов. – Рижское серебро выглядело гораздо внушительней, притом что половина была в фугеровских чеках.

– Это верно, – скупо улыбнулся Корнилий, в свое время принявший горячее участие в той истории.

Сомнения моих ближников были понятны. Миллион золотых дукатов в пересчете на вес – больше двухсот пудов драгоценного металла, или в более привычных мерах – три с половиной тонны. А если в серебре, в десять раз больше!

А если учесть, что закатывающие бочки слуги своим телосложением отнюдь не напоминали античных героев, картина вырисовывалась совсем нерадужная. Поскольку налицо имелась от силы тонна золота и не более трех серебра, получалось, местные решили меня жестоко поиметь. Ну что за люди, это же надо так презлым заплатить за предобрейшее? А ведь я им, можно сказать, поверил! Все, что нажито непосильным трудом…

– Грабители! – горестно вздохнул я. – Вы хотите меня последних портков лишить?

– Смилуйся, о великий, – пустил слезу Селим-ага. – Сегодня, как ты и велел, мы принесли тебе все, что у нас осталось. Двести пятьдесят тысяч в дукатах и золотых слитках и десять миллионов серебряных акче. Прими их от нас. И услышь нашу мольбу. Мы разорены. Снизойди к нашей нищете и уменьши сумму выкупа втрое. И еще молим тебя оградить нас от насилия, грабежей и убийств, совершаемых твоими воинами. Вчера они как барана зарезали уважаемого всеми купца Ахмета, накануне до смерти разбили голову Хаджи Мухаммеду, одному из самых почтенных торговцев нашего города.

– Уж не те ли это, что прятали вопреки моему повелению пленников из числа христиан? – грозно нахмурившись, одернул разговорившегося турка и, обернувшись, кивнул стоящему в сторонке Рожкову, который едва не светился от счастья, отыскав своего сына. – Кара их постигла заслуженно. Разозлили вы меня. За людоедов вступаетесь, значит, и сами одним миром мазаны, порождения ехидны! Я ведь предупреждал вас! Не будет вам никакой уступки! Выплатите все до полушки! Но поскольку я добр и милостив и пленники выжили, то так и быть. Даю вам еще неделю. А уж потом – берегитесь. Будем считать, эти деньги выкуп за жизни и свободу кафинцев. А за стены крепости, товары в ваших лавках и дома со всем имуществом – придется заплатить. Уяснили? Тогда убирайтесь отсюда.

Дождавшись, пока турки уйдут, приказал:

– Монеты проверить, пересчитать, перевесить, сложить в бочки, опечатать и убрать под замок. А теперь к делам нашим грешным. Приступайте к докладам, что у нас, где и как.

Выслушав отчеты и просмотрев поданные дьяками описи, перешел из дворика на просторную, тенистую, густо увитую виноградной лозой с уже спеющими гроздьями и украшенную розовыми кустами террасу. Здесь, в более дружеской, что ли, обстановке, глядя на синеющий до самого горизонта морской простор, и приступил к раздаче поручений ближникам:

– Итак, донцов и запорожцев мы этим утром отправили шарпать крымский берег до самого Гезлева. И они при деле, и нам спокойнее будет в городе. Но это так. Теперь о важном. Кароль, дружище, тебя назначаю военным комендантом Кафы и всех наших владений в Крыму, на Тамани и в Азове. И главнокомандующим всеми войсками, остающимися под твоим началом. Понимаю, что задача у тебя наисложнейшая, особенно если учесть, сколько солдат я тебе оставляю. Но время нам терять нельзя. Опять же, коли татары прослышат, а они наверняка скоро получат от местных сведения, что армия почти ушла, да и сам Странник куда-то испарился, могут захотеть разделаться с тобой. Примутся войско собирать. Поэтому держись настороже. Не проворонь!

– Слушаюсь, мой кайзер. Однако если не придут калмыки, нам придется тяжко.

– Знаю. Но они как сквозь землю провались. Впрочем, ты и сам в курсе. Корнилий, я знаю, что ты целыми днями возишься с черкесами, но у меня к тебе срочное поручение. Надо собрать представителей христианских общин – много не надо, нескольких самых уважаемых старейшин и церковных иерархов. И православных, и армян-монофизитов, и католиков. У меня на них планы. Вот и хочу поговорить лично.

– Как скоро их нужно доставить?

– Чем быстрее, тем лучше. Не стоит терять время. Так что хватай их и волоки сюда, но без фанатизма. Вежливо и почтительно.

– Как будет угодно вашему величеству, – скупо улыбнулся бывший лисовчик.

Чем хорош Михальский – у него не заржавеет. И что характерно, никому в голову не приходит его ослушаться. Вроде и не кричит, и не стращает. Однако всякий чует – этот просто возьмет да зарежет, и дальше продолжит своими делами заниматься, словно так оно все и было.

Припомнив события вчерашнего дня, я велел подойти Рожкову.

– Михайло, как твой сын себя чувствует? Здоров ли?

– Благодарю тебя, государь, все слава богу.

– Слышал я, ты и прочих детей, спасенных из той ямы, себе взял?

– Все верно, государь. Где одного, там и четверых прокормить можно.