Шрифт:
Закладка:
Такого многочасового тупого мата в свой адрес я в жизни не слыхала ни до ни после. Окружающие нас попутчики тому мужику явно сочувствовали, а нам нет, и они тоже с каждым часом становились всё пьянее, возбуждённо переговаривались по-татарски и злобно бросали на нас косые взгляды.
Идти и жаловаться нетрезвому проводнику не имело никакого смысла, и отец Георгий тихо приказал нам забраться наверх и не спускаться до утра. Спать в эту ночь почти не пришлось, спёртый воздух и страх не давали расслабиться, и мы молча молились, как умели. Я забрала Альку к себе на узкую полку, Женька прикрывала Нюшку, отец Георгий тоже влез наверх, а внизу всё никак не унимался тот самый воинствующий исламист.
Утром всё продолжилось с новой силой, и когда мы с Женькой повели девочек в туалет, то одна пожилая женщина тихонько шепнула мне, чтобы мы берегли батюшку, мол, мужики тут пили всю ночь и договорились, что живым поп из поезда не выйдет, а ножи есть у всех!
До Москвы оставалась два часа, потом час, вагон пустел, но мы не знали, то ли пассажиры уже вышли раньше, то ли перешли в соседние вагоны. Наш неутомимый поборник ислама вроде как подостыл немного, но всё ещё матерился, хотя в промежутках между тирадами он вдруг начинал почти спокойно со мной разговаривать, убеждал бросить этого попа и найти себе нормального мужика.
Мне было жутко и в то же время интересно наблюдать, как в нём по очереди меняются субличности, как сказали бы психологи. У отца Георгия такая ситуация называлась «пьяным водителем в грузовике», он имел в виду беса, входящего в человека, мол, грузовик несётся, крушит и сбивает всё на своём пути, но виноват вовсе не грузовик, а водитель. Однако человек тем и отличается от грузовика, что может и должен сопротивляться!
А я тогда получила ещё один, ранее мне неизвестный молитвенный опыт, который пригождается до сих пор, правда теперь уже не для молитвы.
Суть в том, что надо преодолеть страх и неприязнь, и за внешней агрессией постараться разглядеть самого человека, его бессмертную душу, осознать величие этой души и обращаться именно к ней. Тогда в поезде с перепугу я сначала стала защищаться молитвой и читала про себя «Да воскреснет Бог», как будто размахивала бичом, отгоняя бесов, но мужик от этого только зверел ещё больше.
Я лихорадочно соображала, что же делать, и тут в голове вспыхнула заповедь о любви к врагам, всегда казавшаяся мне нереальной и даже абсурдной, но я всё же попробовала сменить тактику.
Вот представьте, сидит в поезде напротив меня мирный дядька лет сорока, что-то рассказывает про свою жену и детей, я внимательно его слушаю, киваю, задаю вопросы о семье, он охотно отвечает, но вдруг его глаза наливаются кровью, довольно добродушное лицо меняется и превращается в жуткую инфернальную морду, он начинает орать, материться, угрожать, размахивать руками. Я читаю про себя молитву «Да воскреснет Бог», представляя себе этого человека маленьким мальчиком с чистой душой, он такой милый и трогательный, у него розовые пальчики, губки бантиком, кудряшки, и я молюсь именно за него, ощущая, что все наши тоже молятся непрерывно.
Тогда и мне самой становится легче, потому что в маленьком мальчике нет угрозы, и вдруг получается достучаться именно до этого ребёнка сквозь личину возросло человека.
Как будто со стороны я с удивлением слышу себя и свой спокойный ласковый голос:
– Ну что ты сердишься, зачем ругаешься? Ты же хороший человек, у тебя есть семья, дети, квартира. Мы ничего плохого тебе не делаем, ничего у тебя не отнимаем.
Мужик успокаивается и продолжает дальше рассказывать, какая у них там рыбалка за городом, а потом минут через пять его прожигает следующая вспышка агрессии – снова всё то же, и я опять принимаюсь его уговаривать.
И так до самой Москвы!
* * *Мы заранее собрались, приготовились, и когда поезд остановился, то первыми вышли на перрон Казанского вокзала. Москва тоже встретила нас жарой, но я её не заметила, потому что страх липким холодом сковал мысли и движения. Мы плотно окружили отца Георгия, готовые ко всему. Алька с Нюшкой пошли чуть впереди батюшки, а мы с Женькой почти вплотную прикрывали его со спины, стараясь побыстрее миновать толчею у вагонов, и отойти как можно дальше от края перрона. Он там такой высокий, и до рельсов вниз почти два метра, достаточно просто с силой толкнуть туда человека, и костей не соберёшь!
Сейчас я вспоминаю то утро, как страшный сон моего разума, ведь мне тогда даже в голову не пришло, что надо в первую очередь защищать детей, спасать свою дочь, а наш отец Георгий взрослый сильный мужчина, и это он должен закрывать нас собой.
Но яд безумной истории Веры, Надежды, Любови и матери их Софии уже отравил не только мой рассудок, в тот момент не я одна была готова умереть за батюшку и подставить дочь под ножи других религиозных фанатиков – Женька и девочки исполнились той же решимости. Не раздумывая, мы построились живым щитом вокруг нашего духовного отца, и он принял от нас эту жертву.
Удивительно, но ничего не случилось. Очень быстро замкнутым строем мы молча прошли по перрону и спустились в метро. Никто нас не преследовал.
Я помню секунды и шаги, наше движение рассыпалось на отдельные кадры – очень резкие тени мелькают под ногами, и весь мир состоит из полос света и тени, сердце грохочет о рёбра, воздух обдирает горло, в ушах гудят колокола, и юбка шуршит вокруг ног. Но кроме этих звуков вокруг меня очень тихо и очень холодно.
Потом в какой-то момент всё разом изменилось, и вместе с грохотом метро пришло осознание, что искушение закончилось. Мы все живы, сидим в вагоне, и Женька везёт нас куда-то к своим знакомым.
Можно бы выдохнуть, но нечем.
* * *По-моему, мы тогда задержались в Москве почти на неделю, и, подметая подолами пыль,
