Это была правда: чтение под торшером с одной сорокаваттной лампочкой привело к тому, что Нике выписали очки. Никто из родни близорукостью не страдал, и оправдаться генетикой не получилось; Ника чувствовала себя виноватой за то, что растет такая нескладная.

Кроме иностранных языков, к ней прилипал еще и лишний вес: сказывались шоколадки и чипсы, которыми она заедала Драйзера с Фицджеральдом. Приличной одежды на подростка и без того было не сыскать, а уж с ее размером и подавно. Мама садилась за швейную машинку и укорачивала для Ники взрослые юбки. На бабушкин завод приходила из Америки гуманитарная помощь, а точнее, секонд-хенд, в больших полиэтиленовых тюках. Как главный инженер, Елена Алексеевна получала к ней доступ одной из первых, и среди чужих поношенных вещей откапывала для внучки шерстяные кофты, синтетические блузки, а один раз даже купальник, который Ника надевала потом на даче, когда никто не видит, чтобы позагорать.

Вечной маминой присказкой стало: «Сколько можно сидеть дома, сходила бы погулять!» Ника, может, и пошла бы, но с кем? Подруг она не завела, одной гулять скучно, да и страшновато – привяжутся мальчишки, будут дразнить. У нее уже начала расти грудь, и хулиганы посмелее подкарауливали ее во дворе за аркой, нападали и пробовали тискать. Ника от стеснения горбила спину, ходила, низко наклонив голову. Очки соскальзывали и висели, как у старушки, на кончике носа.

Из этого же источника – американской гуманитарки, – у Ники появились две вещи, которые ей более-менее шли: белый свитер из модной ангорки и красная юбка колоколом. Их она надевала, когда отправлялась на «огонек», который в классе устраивали под конец каждой четверти. Сначала на «огоньках» поздравляли именинников и пили чай, а потом включали CD-плеер, и начинались танцы. Другие девчонки плясали и кокетничали напропалую, но Ника, робея, предпочитала сидеть в углу. Несколько раз пыталась встать, тоже выйти в круг, но за спиной начинались смешки, она краснела и сбегала в туалет.

Приближалась весна – первая для Ники в ее новой школе, – когда она, вешая куртку на крючок в раздевалке на первом этаже, бросила взгляд на доску объявлений. Там красовался лист ватмана с текстом: «Набор в театральный кружок. Приглашаются все желающие». Дальше, шрифтом помельче, шли требования: подготовить стихотворение или басню, прочитать наизусть. Вечером, когда они с мамой и бабушкой сидели за ужином, Татьяна Викторовна рассказала, что сын директрисы, Костя с пятого этажа, хочет собрать в школе труппу и устроить спектакль. Он, мол, уже советовался с ней, и они решили сделать поэтический вечер.

Услышав, что театром будет заниматься Костя Садовничий, Ника оцепенела. Стеснение в ее душе отчаянно боролось с желанием заявить о себе, и после ужина Ника зарылась в томики стихов, стоявшие у бабушки отдельно на нескольких полках. Что она могла бы прочитать? Ей очень нравилась Цветаева: «Вы, идущие мимо меня, к не моим и сомнительным чарам», – но Ника представила, как будет выглядеть, произнося вслух эти слова, и мысль о Цветаевой отбросила.

В конце концов выбрала басню Крылова про ларчик, который «просто открывался», выстояла небольшую очередь на прослушивание и, вспотевшая от волнения, предстала перед Костей. Он качался на стуле, поставленном у самого края сцены, и Нике все время казалось, что Костя вот-вот упадет – она сама точно бы упала! Костя никого не перебивал и всем давал прочитать стихотворение до конца, но Нику слушал со скучающим видом, как будто заранее решил, что она ему не подходит. Она смутилась, сбилась на словах «я отыщу секрет и ларчик вам открою», сказала «открою вам секрет», потом повторила строку еще раз. Костя смотрел мимо нее, продолжая раскачиваться. На нем был темно-фиолетовый свитер, из горловины выглядывал воротничок розовой рубашки. И свитер, и рубашка очень шли к Костиному бледному лицу с непроницаемо черными глазами.

Ника дочитала, Костя кивнул и попросил следующего выходить. Обещал вывесить список в конце недели, когда покажутся все, кто хотел участвовать в спектакле. Фамилии Седых в списке не оказалось, и Нике стало до ужаса обидно. Хотелось пожаловаться маме, но она одернула себя: не хватало еще, чтобы та просила за нее!

Пока шли репетиции, Ника словно ненароком старалась заглянуть в актовый зал, что-нибудь принести или передать поручение. У нее в душе еще теплилась надежда, что Костя передумает, но он Нику по-прежнему не замечал. На спектакль – точнее, поэтический вечер под музыку, – она пришла заранее, заняла место в конце четвертого ряда, зная, что оттуда сможет видеть противоположную кулису. На выступающих даже не смотрела, сосредоточенная исключительно на Косте. Он расхаживал в кулисе взад-вперед, что-то внушал своим «актерам», делал знаки звукооператору в будке. Нике так отчаянно хотелось попасть в театральный кружок – от мамы она знала, что на следующий год он продолжит работу, – что она решила за лето преобразиться и прийти в школу другим человеком, таким, которого Костя просто не сможет игнорировать.

Как обычно, они с мамой уехали на каникулы на дачу; бабушка навещала их по выходным. На даче Ника села на строгую диету: только огурцы и вареные яйца. Переодевалась в купальник из гуманитарки, укладывалась среди картофельных грядок на старую раскладушку – та при этом издавала угрожающий скрежет – и погружалась в мечты. Она станет актрисой в Костиной труппе и будет играть главные роли. Однажды после репетиции Костя останется с ней наедине, возьмет Нику за руку и признается в любви. Они обязательно поцелуются, и теперь уже он будет подкарауливать ее в подъезде по утрам, чтобы проводить в школу.

Мечты были такими красочными и убедительными, что Ника не замечала ни назойливых слепней, которые садились на ее голые ноги, ни прохлады от вскопанной земли. Мама возилась с цветами, таскала в лейке воду для огурцов, собирала первую клубнику. Звала Нику – «иди, ягоды поешь!» – но Ника не откликалась.

Запала ей хватило на неделю – в субботу, когда бабушка привезла на дачу продукты, Ника утащила на второй этаж, где под крышей стояла ее кровать, упаковку печенья и съела целиком, подчистую. Потом спустилась и села с бабушкой и мамой пить чай. За ужином торопливо глотала котлеты с пюре, потом снова пила чай, заталкивая за щеку шоколадные конфеты. Желудок, до того завязывавшийся от голода в узел, приятно урчал, мысли медленно