– Что ж, Пава, – я снова посмотрел в глаза девушке. – Почему же Богдан танцевал с вами, а не с Милославой?

– Она совершенно… – Павлина сбилась, но тут же продолжила: – Бодя говорил, что у Милы совершенно нет чувства ритма.

– И что же? – я прищурился. – Она совершенно не ревновала вас к жениху?

– Бог с вами! – хохотнула девушка, но нахмурилась, словно осознав всю неуместность веселья. – Простите, мне всё еще сложно поверить, что Боди нет… Мила приходила почти на каждое занятие. Мы с ней очень подружились. Не было никакой ревности.

Я сделал пометку, чтобы проверить эти слова. Значит, об убийстве из ревности и инсценировке речи не шло. Версия подражателя была очень слабой. Я задавал вопросы больше из принципа. Без сомнений, это была та же рука, что оборвала предыдущие шесть жизней. Некоторые подробности преступлений не были известны даже вездесущим газетчикам. Так что я почти облегченно отбросил версию случайного убийства и подражания ритуалу.

– Как часто проходили ваши танцы? – я продолжал задавать уточняющие вопросы по инерции; допрос должен быть проведен по всем правилам, независимо от моих личных суждений.

– Дважды в неделю, – ответила Павлина.

– В отчете указано, что в участок звонил некто Смирнов Владан Владимирович, – я нахмурился, вчитываясь в записи. – Богдан не явился на танцы всего раз, а вы подняли тревогу уже спустя два часа после занятий?.. И почему не сами? Зачем попросили это сделать прохожего? Поясните, будьте добры.

– Бодя никогда не пропускает танцы, – подробно начала Павлина, не замечая, что говорит о покойном так, словно он лишь отлучился на время. – И сначала я не слишком переживала. Встала в пару с новичком. Но под конец занятия появилась Мила. Оказалось, они договорились с Бодей встретиться ближе к окончанию занятий. В честь годовщины они планировали ужин на подворье. Это было слишком не похоже на его поведение: он никогда не забывал о важных событиях. Мила пыталась писать ему в разных болталках, но его наладонник не отвечал, а в сети Бодя был три часа назад. Это тоже не похоже на него. У Милы была настоящая истерика, она начала рыдать, и я заразилась ее тревогой. Мы сходили в несколько мест, где обычно бывал Богдан, а потом наладонник Милы разрядился. И пришлось воспользоваться… автоматом. Но у Милы была такая истерика, что она не могла позвонить сама. Пришлось попросить проходящего мимо мужчину.

– А почему не позвонили сами? – мне стало казаться, что я задаю абсолютно ненужные вопросы, лишь бы продлить беседу. Звук ее голоса и застенчивый взгляд зеленых глаз будили во мне странное чувство. Не то, что я испытал, глазея на нее во время танца. Совсем другое. Но следующие слова девушки настолько ошарашили, что я так и не нашел названия этому новому чувству.

– Я не умею, – просто сказала она.

– Простите? – глупо спросил я. Она не умеет пользоваться телефоном? Что за бред? Даже дети умеют. Понимаю, если бы такая новомодная штука, как наладонник, вызывала проблемы. Но старые телефонные автоматы, натыканные по всему городу и отживающие свой век в государственных учреждениях? Ими умели пользоваться все. Хотя… Моя подозрительность вернулась.

– Мои родители не одобряют этого, – тихо проговорила Павлина, вновь опустив глаза в пол.

А я начал внимательно ее разглядывать по второму разу. Прическа скромная, лицо без румян и других красок, которые часто обожают привлекательные женщины. Ногти на руках коротко подстрижены. Никаких украшений. Ну и, конечно, это строгое закрытое платье. Она из религиозных. Заворочалось нехорошее предчувствие. Как-то не вязался образ полуголой богини танцевальной студии с этой скромницей, нервно заламывающей пальцы.

– Как случилось, что девушка из религиозной семьи танцует в очень откровенном платье с сыном Верховного Судьи дважды в неделю?! – рявкнул я, пытаясь напугать ее.

И мне удалось. Глаза ее в страхе расширились, а подбородок затрясся. Но ответ Павлины немного сбил меня с толку.

– О-о-о, прошу вас! Не рассказывайте моим родителям о танцевальной студии! – в ее голосе слышались слезы. – Они отберут это, отберут – как и всё остальное!

– Сколько вам лет? – я сменил тон и направление расспросов.

– Двадцать пять, – пробормотала она, сокрушенно качая головой, словно ее жизнь рушилась.

– Разве, будучи совершеннолетней, вы не имеете право самостоятельно выбирать, как проводить свой досуг? – я добавил удивленных ноток в голос, хотя понимал уже, к чему она ведет.

– Только не в моей семье, – убитым голосом ответила она. Я судорожно пытался придумать, как узнать, ходит ли она в традиционную церковь или нет. Вдруг в дело замешана ее семейка? С этими фанатиками никогда не разберешь.

– Какой приход посещаете? – закинул я удочку.

– Главный Храм, – казалось, она немного напугана тем, как скачут мои вопросы. Но отвечала четко и не мялась. – Мои родители очень строгие, и если откроется, что я так обманула их доверие… Для меня это может плохо кончиться.

Главный Храм, значит.

– И как поживает отец Велимудр? – невинно спросил я.

– Простите, – вот тут она замялась. – Но в нашем Храме нет Жреца с таким именем. Мой духовный отец – Миролюб. Я не знала, что появился новый Жрец.

С главой крупнейшего храма Столицы – Миролюбом – за эти полгода я познакомился прекрасно. И, конечно же, в их приходе не было и не предвидится никакого нового Жреца. Я ослабил хватку. Судя по всему, она из традиционной религиозной семьи. И даже если они поехали головой на почве ярого соблюдения устаревших правил о воздержании от передовых технологий, вряд ли глубоко верующая семья примется убивать в храмах имени своего Бога.

– Как же вы оправдываете свое отсутствие в столь поздний час? – примерно в это же время я видел ее танцующей в прошлый раз, а потому решил, что сегодня она пропускает занятие танцев, чтобы дать показания.

– Сказала им, что помогаю в приюте для бездомных, и отец дал разрешение на поздние смены. Я и правда работаю в приюте, но лишь днем, а вечера – для танцев, – еле слышно прошептала Павлина, после чего подняла на меня широко распахнутые глаза: – Я ужасный человек. Потакаю своим прихотям и слаба в вере, но я не делала ничего плохого.

С сожалением я осознал, что был слишком груб. Она прекрасно поняла, что попала под подозрение. Возможно, мои коллеги правы и я просто в какой-то момент превратился в машину для раскрытия преступлений, утратив напрочь любые человеческие чувства. Еще раз внимательно взглянув на ее бледное, осунувшееся от переживаний лицо, я неожиданно – даже для самого себя – спросил:

– Быть может, вы согласитесь поужинать со мной на следующей неделе?