Каждый мой промах в этом деле встречали злорадными усмешками. Словно мы не стремились задержать группу маньяков, которые убивают невинных людей, а соревновались в учебке, кто лучше справится с тренировкой. Мне хотелось закричать им, что это не игра. Погибли шестеро. Но я держал свое мнение при себе, чего не скажешь об остальных. Они говорили мне с осуждением: «Твои версии не работают, а в это время умирают люди». Бывшие приятели превратились в тех, кто, шепчась за спиной, обсуждает, по праву ли я занимаю место старшего следопыта.

Я всегда знал, что в отделе меня недолюбливают за излишнюю въедливость, отсутствие гибкости и неприятие слабостей, которые сослуживцы именовали мелкими. Я не спускал ни опозданий, ни уклонения от исполнения обязанностей, ни обычая принимать небольшие дары от потерпевших в знак якобы искренней благодарности. Я считал, что следопыт должен быть кристально честен и всегда чист перед собой и законом. Обычно я без тени сожаления выносил предупреждения и выговоры даже тем, к кому относился с большой теплотой. И постоянно старался собственным поведением показывать пример того, с какой строгостью каждый следопыт должен относиться прежде всего к самому себе.

И теперь они возвращали мне сторицей. Насмешливыми взглядами, ехидными ухмылками, пренебрежительными кивками. Но мог ли я винить их? Если бы сослуживцы ополчились пять убийств назад, у меня было бы право чувствовать себя задетым. Но сегодня я и сам задавал себе этот вопрос. Имею ли право занимать место старшего следопыта, если шесть тел спустя у меня нет ни единой зацепки, кроме очевидной связи с райскими птицами?

День за днем я оставался после работы, сидя в прокуренном кабинете, глотая остывший кофе, и думал. Вернулся ко всем религиозным текстам и перечитал их по три раза (хотя и так знал их почти наизусть), вертел зарисовки с мест преступлений, составлял схемы и таблицы. Не было зацепки – просто не было. Я не мог нащупать тайное послание, которое несли преступления. Был вариант, что убийцы не мыслят здраво, погрузившись в иллюзии о своем божестве. Но для сумасшедших они слишком расчетливо заботились о том, чтобы не оставлять следов. Ни единого волоска на теле жертвы и вокруг, ни отпечатка ботинка, ни следов борьбы. Ни-че-го. Невозможно, будучи сумасшедшим, четко и ясно представлять себе ход расследования и подчищать за собой следы с непревзойденной тщательностью.

И тогда я вернулся к подозрениям, связанным с четким надрезом на телах жертв. Один из преступников слишком хорошо обращался со скальпелем. Сложно сделать столь ровный разрез, не повторив похожее действие несколько десятков раз. Спятивший следопыт, примкнувший к секте или возглавивший ее? Потрошитель, не выдержавший нагрузки на работе? Мне ни за что не проверить в одиночку всех действующих следопытов и потрошителей даже нашего участка, не говоря уже обо всей Столице. Конечно, в первую очередь я изучил ближайшее окружение и тех двоих молодчиков, которые были со мной на первом убийстве. Но все они имели доказательства своей невиновности. Не подкопаешься. И я попросил выделить мне помощь для проверки всех работников. Внутреннее расследование.

В Управлении правопорядка мою версию приняли с такой враждебностью, будто я обвинял лично каждого. Посоветовали развивать линию сектантов, сошедших с ума или создавших новый культ. Я почти ожидал, что меня лишат должности. И, судя по всему, этот момент не за горами.

Время утекало, словно песок сквозь пальцы. Каждый новый день приближал нас к новому убийству, к новой жертве. И я ничего не мог с этим поделать. Прежде в Столице не происходило преступлений такого уровня. Это было нечто совершенно новое, непонятное и оттого пугающее вдвойне. Мысль об убивающем следопыте или потрошителе нагоняла страх на весь отдел, включая меня. Но из-за страха нельзя закрывать глаза на правду.

Я не знал, каким образом, но было нужно сузить круг подозреваемых и заручиться хоть чьей-то поддержкой. За мыслями я упустил, что очередная папироса окончательно истлела, осыпавшись пеплом у моей ладони, а ненавистный кофе остыл настолько, что покрылся тонкой пленкой. С удивлением я бросил взгляд на электронное табло и понял, что уже почти девять вечера. Можно и не уходить. Рабочий день начинался в пять утра. Но ночевка на стуле не самое лучшее решение: весь следующий день предстояло провести на ногах. Завтра моя дополнительная смена в патруле. Я спешно засобирался домой.

В участке было темно, все давно разошлись, и лишь дежурный одиноко сидел на посту, уставившись в наладонник. Увидев меня, он сдавленно охнул и попытался спрятать новую игрушку. Я лишь устало закатил глаза и попрощался кивком, толкая дверь участка.

Ночь встретила проливным дождем. Я задержался на крыльце, поправил шляпу и достал папиросу. Тело требовало свою порцию отравы, а курить на ходу под таким ливнем – гиблое дело. Я глубоко затянулся и привалился к двери участка. Вряд ли дежурный выскочит наружу, толкнув меня в спину. Можно и посмолить. Из-за стены дождя до дома придется бежать.

Внимание привлек теплый свет в окнах напротив участка. Мне всегда казалось, что это здание пустовало. Сколько месяцев прошло с тех пор, как я видел заклеенные газетой окна в пол? Не могу припомнить. Но сейчас стекла были чисто вымыты, горел теплый желтоватый свет, а в зале по паркету кружились пары. Конечно, мне было не слышно музыки, лишь шум дождя сопровождал людей, слаженно двигающихся в едином ритме. Я даже не знал, что там располагалась танцевальная студия. Живут же люди. Не беспокоятся о совершаемых ежедневно преступлениях. Игнорируют газетные заголовки. Не вздрагивают от кошмарных видений, лишь прикрыв глаза. Наслаждаются, смеются, танцуют. Не думают, что смерть может подстерегать их за ближайшим поворотом.

Проблеск изумрудного вырвал меня из пустых сожалений об утерянной беззаботности. Прищурившись, я пытался отыскать в толпе мелькнувшее секундой назад существо. Совсем с ума сошел! – повсюду мерещатся чертовы птицы. Но вот перья вновь сверкнули зеленым. И снова. И еще. Уловить что-то, кроме вспыхивающего тут и там красочного оперения, не удавалось. Приглушенно зазвучала музыка. Я завороженно смотрел и смотрел на проносящихся перед глазами людей, но не видел птицы, перескакивая взглядом от одного человека к другому. Где же… где же она? С досадой я протянул руку, стирая потоки дождя со стекла… Стоп! Я потряс головой, с удивлением понимая, что стою, прижавшись носом к окну танцевальной студии. Я даже не заметил, как вышел под проливной дождь и пересек дорогу. Вот была бы потеха! Мстислав Комаров сбит электромобилем у дверей участка.

Я отшатнулся, пока меня никто не заметил. Определенно, необходимо поспать: доработался до видений. Но прозвучали финальные аккорды мелодии, пары застыли в разных позах, и я наконец увидел ее.

Конечно, это была не птица. Всего лишь девушка, чье платье было сшито из изумрудной ткани, а подол струился сзади словно павлиний хвост. Но не вычурные и натуральные детали костюма заставили снова прильнуть к стеклу. Я увидел ее профиль, шикарную гриву рыжих волос, растрепанных после энергичного танца и вьющихся до самой поясницы, изящный изгиб спины – и не смог отвести взгляд. Она была прекрасной, словно богиня-искусительница. Ужасно пошлое сравнение, но другое не лезло в голову. Лишь сплошные банальности. Время остановилось, и я жадно рассматривал алебастровую кожу, тонкую щиколотку длинной ноги, которой она обвивала партнера, застыв в заключительном па. Она воплощала собой истинную красоту, словно остановившаяся и навсегда застывшая в своем величии богиня, почтившая простых смертных присутствием. Далекая, прекрасная. Неприступная и великолепная.