Шрифт:
Закладка:
– Было это еще при покойном Эвмене, дядюшке нынешнего государя. Тогда нам крепко досадили галаты. Но и мы в долгу не остались. Что называется, задали жару! – от избытка чувств Оронт выпятил объемистое чрево и выпучил глаза. – Хотя поначалу, врать не буду, туго пришлось. Варваров-то – тьма тьмущая! Как наперли – тут оробели и лохаги, и таксиархи, даже сам наш полководец, муж доблестный и храбрый. А начальник их, роста громадного и обликом чистый зверь, знай, копьем поигрывает да бахвалится: «Я, мол, вас в рутовый листок сверну!» Не стерпел я такого срама. Помню, ринулся в самую гущу, человек семь опрокинул одним натиском коня. А хулителя – мечом по шлему. Рассек до седла. Он так и грянулся: голова пополам, мозги наружу...
Раззадорившийся Оронт так взмахнул косульей ногой, что забрызгал жиром белоснежный гиматий Ликурга. До сих пор тот слушал его разглагольствования со снисходительной усмешкой, однако теперь счел себя уязвленным. Все-таки деревенщина этот Оронт. Не умеет обходиться в приличном обществе. Зря он его пригласил. Люди станут говорить, что Ликург принимает у себя всякий сброд, лишь бы его славословили. Нужно поставить хвастуна на место.
– Ты лучше расскажи, – обронил он ехидно, – как в Пафлагонии перепил на поединке сатрапа – деяние тоже доблестное и великий подвиг.
Флейтистка хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Оронт побагровел и надулся, как Эзопова жаба.
– Да уж не хуже, Ликург, чем твои проделки с мальчишкой виночерпием, когда вы играли с ним в Зевса и Ганимеда. Ты, верно, и к женщинам проникаешь с тыла, будто презренный вор. Ни с одной порядочной копья не преломил – все гетеры да распутные бабенки, охочие дурить муженьков.
Теперь побагровел уже Ликург. Архелай, видя, что назревает гроза, поспешил вмешаться. Он питал привязанность к обоим: утонченному Ликургу, с кем приятно вести изысканные беседы об искусстве, и грубоватому Оронту, который, пусть звезд с неба не хватал, зато был добрым товарищем. Нельзя допустить, чтобы между ними разгорелась ссора.
– Полно вам, – сказал он примиряюще, – о вкусах и пристрастиях не спорят. По мне, каждый вправе поступать так, как ему по душе, если другому от этого нет ущерба. И не будем омрачать веселья глупой размолвкой. Ведь не радует нас, как бессловесных скотов, жизнь в одиночестве. Хорошее кажется еще приятнее, когда им поделишься, и беды тоже легче нести сообща. Для того и придумана совместная трапеза, где, поставив столы посредниками дружбы, ублажая других, мы и сами получаем удовольствие.
Но обиженному Оронту показалось, что Архелай принял против него сторону Ликурга. И, как это часто бывает, раздражение его выплеснулось на миротворца.
– Ты так складно говоришь о дружбе, Архелай, – начал он со всей язвительностью, на какую был способен, – на деле же поступаешь совсем не по-товарищески. Вот взять хотя бы твою свадьбу. Все уши нам прожужжал: женушка, де, у меня и умница, и красавица, Елена ей в подметки не годится – а мы только и сподобились, что увидеть кончик ее сандалии. Даже на брачном пиру как следует не погуляли. Когда стали петь эпиталаму, ты выскочил из опочивальни и заорал, что своим горланьем мы перепугаем невесту, а наутро выпроводил не солоно хлебавши. Хорош друг – нечего сказать!
Архелай смутился, поскольку в словах Оронта была доля правды.
– Ну что ты, дружище! Просто моя Орседика немного дикарка. Я ведь говорил: она воспитывалась вдали от людей и не привычна к нашим порядкам.
Однако Оронт надулся пуще прежнего.
– А мне сдается, причина здесь другая. Будь она и вправду тем сокровищем, что ты рассказывал, не стал бы ты ее от нас прятать. Совсем даже наоборот – так бы тебя распирало.
Архелай покраснел: Оронт невольно затронул самые потаенные его мечты.
А владелец гончарни продолжал, скривив толстые губы:
– Под свадебным покрывалом и уродина сойдет за красавицу, когда так замотана, что и носа не видать. Притом известно – в женщине все ложь и обман, а подлинный ее вид, без украшений да ухищрений, весьма непригляден. И тот, кто взглянул бы на нее поутру, только с ночного ложа, решил бы, что она противнее обезьяны. Поэтому и запираются они так тщательно, подальше от мужских глаз, пока толпа прислужниц готовит их, точно полководца к бою. Одна подвяжет госпоже фальшивую косу, другая стянет лентами отвислые груди, чтобы стояли торчком, третья – наложит на лицо поддельную красоту из баночек и скляночек, полных всякой дряни, на которую у глупого мужа выудили последние гроши.
Такого Архелай стерпеть не мог. Хоть он и пил умеренно, а все же вино ударило ему в голову. Как смеет этот невежа, только и способный набивать себе брюхо, оскорблять его Орседику! Сжав кулаки, зодчий подступил к Оронту.
– Так что ж мне ее тебе голой показать?
Но тут вмешался молчавший до сих пор Ликург.
– А почему бы и нет? – заметил он с тонкой усмешкой. – Сделай, как царь Кандавл. И если жена твоя не хуже его супруги, я отдам тебе свой венок.
– А я – индийский меч с усаженной самоцветами рукояткой, – заявил Оронт, не желавший поступиться перед другом богатством.
– И мы будем, словно три Париса при одной Афродите, – подытожил Ликург.
Архелай, уже открывший рот для гневной отповеди, в ошеломлении уставился на приятеля. Хмель и честолюбие вырвались из упряжки разума. А ведь скульптор прав! Как он сам не додумался до этого раньше? Погожими ночами Орседика обнаженной спит в садовой беседке. Если действовать с умом, можно устроить дело ко всеобщему удовольствию. Он утолит наконец свою страсть счастливого обладателя, девушка ничего не узнает, а эти болтуны заткнутся. И меч с венком тоже не повредят.
Архелай вскочил – так стремительно, что опрокинул серебряную чашу, которая со звоном покатилась по мраморному полу, изливая янтарное вино.
– Идет! – воскликнул он в запальчивости. – Тогда сейчас и отправимся. Нечего время зря терять.
Ликург с Оронтом переглянулись. Правду сказать, они этого не ждали
