Забавно семеня ногами, старый Свон медленно потрусил к своему месту за столом. Фрис разлил суп.

— Хорошие плуты эти двое, по–моему, — сказал крошечный старичок, посматривая острыми глазками то на доктора, то на капитана. — Где ты их выкопал, Эрик?

— Вы пьяны, мистер Свон, — сказал Фрис, торжественно протягивая ему тарелку с супом, чтобы он передал ее дальше, на противоположный конец стола.

— Никого не хотел обидеть, — сказал мистер Свон.

— А мы и не в обиде, — любезно отозвался капитан Николс. — По мне, лучше получить «плута», чем «дурака». Доктор, верно, со мной согласен. Что хочет сказать человек, когда называет тебя плутом? Что ты умнее его, и все. Разве не так?

— Я плута с первого взгляда вижу, — сказал старый Свон. — Достаточно их перевидал на своем веку. И самому плутовать приходилось.

Он тихо захихикал.

— А кто без греха? — сказал капитан Николс, вытирая рот, так как ел он не очень опрятно. — Я всегда говорю: принимайте мир таким, как он есть. Главное — компромисс. Спросите кого угодно, что создало Британскую империю, и вам ответят: компромисс.

Ловким движением нижней губы Фрис слизнул остатки супа со своих седых усиков.

— Это, должно быть, вопрос темперамента. Меня компромисс никогда не прельщал. Меня занимали более серьезные дела.

— Да делали–то их за тебя другие, — сказал старый Свон, давясь старческим смехом. — Лень вперед тебя родилась, Джордж. За десять дел брался, ни одного до конца не довел.

Фрис, глядя на доктора, улыбнулся снисходительной улыбкой. Она яснее слов говорила о том, как нелепо бросать такие обвинения человеку, который потратил двадцать лет на овладение метафизической философией индийцев и в котором, по всей вероятности, обитает дух прославленного португальского поэта.

— Вся моя жизнь — это поиски истины, а истина и компромисс несовместимы, — сказал он. — Европейцы спрашивают, в чем назначение истины, индийские мудрецы отвечают: это не средство, а цель. Конечный итог земного бытия. Много лет назад я порой тосковал о том, что оставил на родине. Я шел в голландский клуб, перелистывал иллюстрированные газеты, и когда мне попадались виды Лондона, у меня начинало болеть сердце. Но теперь я знаю, что только отшельник в полной мере наслаждается цивилизацией больших городов. Я понял, что в конечном итоге именно мы, изгнанники жизни, получаем от нее самое ценное. Ибо путь знания — единственный истинный путь, а он не минует ни одну дверь.

В этот момент перед Фрисом поставили блюдо, где лежали три курицы — тощие, бледные, безвкусные восточные курицы. Он встал со стула и взял в руку нож.

— Простите, меня призывают обязанности хозяина, — бодро сказал он. — Неизбежный ритуал.

Все это время старый Свон сидел молча, сгорбившись в своем кресле, как гном, и жадно ел суп. Внезапно раздался его тонкий, надтреснутый голос:

— Я провел семь лет в Новой Гвинее. Я говорил на всех диалектах, на которых там говорят. Поезжайте в Порт–Море- би и спросите про Джека Свона. Там меня помнят. Я был первый белый, который пересек весь остров. Мортон сделал это после меня, безоружный, с тростью в руке, но при нем была охрана. Я прошел через остров один. Все думали, что я погиб, и когда я вернулся в город, меня приняли за привидение. Мы охотились на райских птиц, я и мой напарник — он приехал из Новой Зеландии, был там директором банка и попал в какую–то историю… У нас был свой тендер[44], мы шли вдоль берега от Мерауке. Настреляли кучу птиц. На них неплохо можно было тогда заработать. С туземцами мы не ссорились, угощали их время от времени ромом да дарили плитку табаку. Как–то раз я пошел на охоту один и когда возвращался на тендер, только собрался крикнуть дружку, чтобы он подъехал за мной на шлюпке, как увидел на палубе туземцев. Мы никогда не пускали их на судно, и я понял, что тут дело нечисто. Я спрятался и стал смотреть. Все это было мне очень не по вкусу. Я тихонько пошел по берегу и увидел на песке нашу шлюпку. Я подумал, что мой напарник приехал на берег и кто–нибудь из туземцев добрался до тендера вплавь. Я подумал — хорошую я им задам трепку. И тут я такое увидел… Господи, я чуть не окочурился на месте. Знаете, что это было?

Тело моего дружка. Без головы. И все залито кровью от ран в спине. Мне одного взгляда было довольно. Я знал, что меня ждет то же, если они меня поймают. Меня–то они и поджидали. Надо было уносить ноги подобру–поздорову. Чего только не пришлось вытерпеть, пока я пересекал остров по суше! О моих приключениях можно было бы написать целую книгу. Один старый вождь племени в большой деревне так меня полюбил, что хотел усыновить и дать несколько жен. Говорил, я буду вождем, когда он умрет. Я был расторопный парень в молодости, и руки ловкие были, как у всех моряков. И знал я кучу всего. Все умел делать. Прожил у него три месяца. Не был бы дураком по молодости лет, остался бы навсегда. Он был могущественный вождь. Я бы мог стать королем. Король Людоедских островов!

Он закончил своим визгливым смехом и погрузился в молчание. Странное это было молчание; казалось, он замечает все, что происходит вокруг, и вместе с тем живет какой–то своей обособленной жизнью. Внезапная вспышка воспоминаний, никак не связанных с тем, что говорилось за столом, казалась непроизвольной, словно управляемый невидимым механизмом автомат время от времени выдавал порцию полусвязных фраз. Но доктора Сондерса приводил в недоумение Фрис. То, что он говорил, было часто небезынтересно, иногда даже поразительно, но его манеры и внешность заставляли с осторожностью относиться к его словам. Он казался искренним, в нем чувствовалось благородство, но было в нем что–то, ставящее доктора в тупик. Странно, что эти двое людей, старый Свон и Фрис, человек дела и человек, посвятивший себя умозрительным размышлениям, заканчивают свои дни вместе на этом уединенном острове. Похоже было, что в итоге все сводится к одному и тому же. Полная опасностей и риска жизнь авантюриста и полная высоких мыслей жизнь философа равно завершились относительным комфортом и респектабельностью.

Разделив трех куриц между семерыми, Фрис удовлетворенно сел на свое место и положил себе вареной картошки.

— Меня всегда привлекала мысль брахманов о том, что человек должен посвятить юность учению, — сказал он, оборачиваясь к доктору Сондерсу, — зрелые годы — обязанностям хозяина дома, а