ошибаюсь, но когда Эрик отвали- вал его целыми ломтями, это забирало за живое. Я не пойму, в чем тут штука, но когда ты рядом с таким парнем, как Эрик, все кажется иным. Он чокнутый, я не спорю, но я бы хотел, чтобы таких, какой, было побольше.

— Он тебе очень понравился, да?

— А кому бы не понравился? — ответил Фред, которого вдруг обуяла застенчивость. — Надо быть полным идиотом, чтобы не видеть, что такой человек, как он, никогда не подведет. Я бы доверил ему последний пенни. Он просто не может сделать подлость. И знаете, какая смешная вещь: хоть он — такая громадина и силен как бык, он вызывает желание защитить его. Я понимаю, это звучит глупо, но я не могу отделаться от мысли, что его просто нельзя оставлять одного; кто–то должен присматривать за ним, чтобы он не попал в беду.

Доктор со свойственным ему циническим беспристрастием перевел в уме неловкие фразы молодого австралийца на общепонятный язык. Его удивило и тронуло чувство, которое так робко и неловко искало себе выражения. За банальными словами Фреда скрывалось глубокое потрясение, которое он испытал, столкнувшись вплотную с совершенно новым для него и необычайным явлением. Сквозь нелепую внешность огромного, нескладного датчанина, освещая его абсолютную искренность, облекая в плоть его идеализм и придавая очарование его чрезмерной восторженности, сияла и грела всеобъемлющим теплом чистая Доброта. Молодость Фреда Блейка каким–то таинственным образом помогла ему это увидеть, и он был поражен, озадачен и восхищен. Это трогало его и смущало. Это сбивало с него лишнюю спесь и заставляло быть скромней. Довольно заурядный, хотя и смазливый юноша ощутил то, что и представить себе раньше не мог — духовную красоту.

«Кто бы мог подумать, что это возможно», — рассуждал про себя доктор.

Собственные его чувства по отношению к Эрику Кристессену были — что вполне естественно — куда холодней. Датчанин заинтересовал его некоторой своей необычностью. Было забавно встретить на островке Малайского архипелага торговца, который так хорошо знает Шекспира, что читает целые куски наизусть. Доктор Сондерс не мог не считать эту его способность довольно утомительной для собеседника. «Интересно, хорошо ли он справляется со своим основным делом», — лениво подумал доктор. Он не питал особой любви к идеалистам. Им трудно в этом нашем повседневном мире примирить свое кредо с жизненными потребностями, и просто удивительно, как часто они умудряются сочетать возвышенные принципы с неутомимым стремлением к наживе. Это служило для доктора неизменным источником развлечения. Они склонны смотреть сверху вниз на тех, кто занимается практическими делами, но не гнушаются пользоваться плодами их трудов. Как птицы небесные, они не сеют и не жнут…

— Кто этот Фрис, к которому мы идем сегодня вечером? — спросил доктор.

— У него здесь плантация. Разводит мускатный орех и гвоздику. Вдовец. Живет с дочерью.

Глава двадцатая

До дома Фриса было три мили, и они поехали туда в старом «форде». По обеим сторонам дороги, ствол к стволу, возвышались огромные деревья с густым подлеском из папоротников и лиан. Джунгли подступали к самому городку. Там и тут виднелись жалкие лачуги. На верандах лежали оборванные малайцы, вялые дети играли среди свиней под сваями. Было знойно и влажно. Поместье Фриса принадлежало раньше голландскому купцу; в него вели массивные лепные ворота с красивым узором, но лепнина во многих местах обвалилась. На дощечке над аркой было имя бюргера и дата постройки. Они свернули на грунтовую дорогу и затряслись по рытвинам, буграм и выбоинам, пока не подъехали к бунгало. Это было большое квадратное строение, не на сваях, а на каменном фундаменте, с крышей из пальмовых листьев, окруженное запущенным садом. Автомобиль подкатил к дому, шофер–малаец энергично нажал несколько раз на клаксон, в дверях показался какой–то человек и помахал им рукой. Это был Фрис. Он дожидался их на верхней ступеньке лестницы, ведущей на веранду, и когда они поднялись и Эрик представил их по именам, пожал всем по очереди руку.

— Рад вас видеть. Не видал британцев больше года. Заходите и промочите горло.

Это был высокий и очень толстый человек с седыми волосами и маленькими седыми усиками. Он уже начал лысеть, и лоб поражал своей внушительностью. На лоснящемся от пота красном лице не было заметно морщин, так что на первый взгляд он казался моложавым. Во рту спереди болтался длинный желтый зуб. Казалось, стоит его как следует дернуть, и он выпадет. Одет Фрис был в парусиновые шорты и распахнутую на груди тенниску. При ходьбе он заметно хромал. Хозяин провел их в очень большую комнату, служившую одновременно гостиной и столовой; стены украшало малайское оружие, висели оленьи рога и рога чепрачного тапира, на полу лежали тигровые шкуры, у которых был несколько потертый и обветшалый вид.

Когда они вошли, со стула поднялся маленький старичок и, не трогаясь с места, уставился на них. Сморщенный, дряхлый, согнутый в дугу, он казался очень–очень старым.

— Это Свон, — сказал Фрис с небрежным кивком. — Он мне в некотором роде родственник — тесть.

У старичка были бледные светло–голубые глазки с красными голыми веками, быстрый взгляд казался хитрым и шкодливым, как у мартышки. Он молча пожал руки трем незнакомцам, затем открыл беззубый рот и обратился к Эрику на непонятном для них языке.

— Мистер Свон — швед, — объяснил Эрик.

Старик оглядел их одного за другим, в глазах его были подозрительность и плохо скрытая насмешка.

— Я уехал с родины пятьдесят лет назад. Был помощником капитана на паруснике. Ни разу больше туда не наведывался. Может статься, поеду в следующем году.

— Я сам моряк, сэр, — сказал капитан Николс.

Но мистер Свон не проявил к нему никакого интереса.

— Кем я только не был в свое время, — продолжал он. — Я был капитаном работорговой шхуны…

— Умыкали черномазых, — прервал его капитан Николс. — В старину на этом можно было неплохо заработать.

— …Я был кузнецом, был торговцем, плантатором. Нет такого дела, которым бы я не занимался. Меня много раз пытались прикончить. У меня грыжа в нутре. Она у меня от раны после стычки с туземцами на Соломоновых островах. Они бросили меня замертво, думали, я сыграю в ящик. У меня была куча денег, правда, Джордж?

— Слыхал, что так.

— Разорился во время Великого урагана. Он уничтожил все мои склады. Я все потерял. А мне хоть бы хны. Теперь вот осталась одна эта плантация. Ну и что? На жизнь нам хватает, а остальное не важно. У меня было четыре жены, а детей столько,