Но он был подозрителен и насторожен. Он не скрывал от себя, что придал бы больше значения словам Фриса, будь у того более аскетическая внешность и не блести его лицо от пота, а светись от мук напряженной мысли. Но разве внешность человека отражает его суть? Лицо ученого или святого может быть маской заурядной и вульгарной души. Сократ, с его приплюснутым носом, глазами навыкате, толстыми губами и огромным животом, выглядел как Силен, а на самом деле был воздержан и мудр.

Фрис коротко рассмеялся.

— На некоторое время я увлекся йогой, но йога — всего–навсего еретическое ответвление санкхьи[40] и ее материализм неразумен. Все это подавление чувств бессмысленно. Наша цель — в совершенстве изучить природу собственной души, и безразличие, погруженность в себя, оцепенелая поза помогают достичь этого не больше, чем церемонии и обряды. У меня накопилось множество заметок; когда у меня будет свободное время, я приведу их в порядок и напишу книгу. Я задумал это уже двадцать лет назад.

— Я полагаю, времени у вас тут более чем достаточно, — сухо сказал доктор.

— Для всего того, что я должен сделать, далеко не достаточно. Последние четыре года я потратил на ритмизованный перевод «Лузиад» Камоэнса[41]. Я бы с удовольствием прочитал вам одну или две песни. Здесь нет никого, кто умел бы критически разбираться в таких вещах. Кристессен — датчанин, я не могу доверять его уху.

— Но разве эта поэма раньше не переводилась?

— Конечно. Бэртоном[42], в числе других. Бедный Бэртон не был поэтом. Его перевод безнадежно плох. Каждое поколение должно заново переводить великие творения мировой литературы. Я поставил себе целью не только передать смысл оригинала, но сохранить его ритм, мелодию и лирическое звучание.

— Что вас навело на мысль заняться этим?

— «Лузиады» — последняя из великих эпопей. Моя книга, посвященная веданте, может рассчитывать на очень ограниченный и специфический круг читателей, интересующихся этими вопросами. Я чувствовал, что моя обязанность перед дочерью — взяться за труд, представляющий куда более широкий интерес. У меня ничего нет. Плантация принадлежит Свону. Мой перевод «Лузиад» будет ее приданым. Все, что я получу за него, до единого пенни, я оставлю ей. Но не это, не деньги главное. Я хочу, чтобы она гордилась мной; я думаю, мое имя не так скоро забудут; моя слава также пойдет ей в приданое.

Доктор Сондерс молчал. Надеяться, что перевод португальской поэмы, которую вряд ли захочет прочесть сотня человек, принесет славу и деньги! Утопия! Доктор пожал плечами.

— Удивительно, как складывается судьба, — продолжал Фрис серьезно. — Мне и самому не верится, я ведь взялся за эту задачу по чистой случайности. Вы, конечно, знаете, что Камоэнс, который был не только поэт, но и кондотьер, жил одно время на этом острове и, наверное, не раз смотрел на море из старого форта так же, как и я. Почему я приехал сюда? Я был учителем. Когда я закончил Кембридж, мне представилась возможность поехать на Восток, и я ухватился за нее. Я мечтал об этом с раннего детства. Но рутина учительской жизни оказалась для меня слишком тяжела. Я с трудом переносил людей, с которыми мне приходилось общаться. Сперва я был в Малайе, затем решил переехать на Борнео. Там оказалось не лучше. Наконец я не выдержал, подал в отставку. Некоторое время служил в конторе, в Калькутте. Затем открыл книжный магазин в Сингапуре. Но он себя не окупал. Открыл гостиницу в Бали, но я опередил свое время и еле сводил концы с концами. Наконец меня занесло сюда. Удивительно, мою жену звали Кэтрин, как и ту единственную женщину, которую любил Камоэнс. Ей посвящена вся его бесподобная лирика. Если есть доктрина, которая не вызывает во мне никаких опасений. так это метемпсихоз[43], который индусы называют «самсара». Иногда я спрашиваю себя, не может ли быть, что та искра небесного огня, которая вдохнула душу в Камоэнса, вдохнула ее и в меня. Очень часто, когда я читаю «Лузиады», мне попадаются настолько знакомые строки, что просто не верится, будто я читаю их впервые в жизни. Вы знаете, Педро де Алкасова сказал, что у «Лузиад» есть только один недостаток: песни этой поэмы недостаточно коротки, чтобы выучить их наизусть, и недостаточно длинны, чтобы быть бесконечными.

Он осуждающе улыбнулся, как улыбнулся бы человек, которому отпустили нелепый комплимент.

— А вот и Луиза, — сказал он. — Похоже, скоро будем ужинать.

Доктор Сондерс обернулся и взглянул на девушку. На ней был саронг из зеленого шелка со сложным узором, тканным золотой ниткой. Он глянцевито переливался. Саронг был яванский, такие саронги жены султана в Джакарте надевают в самых торжественных случаях. Он облегал ее стройное тело, как ножны нож, туго обтягивал юную грудь и узкие бедра. Плечи и ноги были обнажены. На ногах — зеленые туфли на высоких каблуках, что прибавляло ей роста и делало еще грациознее. Пепельно–белокурые волосы были уложены в высокую, но простую прическу, и мягкий блеск зеленого с золотом саронга подчеркивал их удивительный цвет. От ее красоты перехватывало дыхание. Саронг был пропитан какими–то ароматными эссенциями, а возможно, Луиза надушилась; когда она вошла в комнату, они ощутили слабый незнакомый аромат. Он был полон неуловимой истомы, и было приятно воображать, будто духи приготовлены по секретному рецепту во дворце раджи одного из островов.

— По какому поводу этот маскарадный наряд? — спросил Фрис с улыбкой в бледных глазах, открывая свой длинный зуб.

— Эрик принес мне саронг всего несколько дней назад, я решила воспользоваться случаем надеть его.

Она дружески взглянула на датчанина, вновь благодаря его взглядом.

— Это старинный саронг, — сказал Фрис. — Он, верно, стоил целое состояние. Кристессен, вы избалуете девочку.

— Я получил его в счет гиблого долга. Не мог устоять. Я знаю, что Луиза любит зеленый цвет.

Слуга–малаец внес большую суповую миску и поставил ее на стол.

— Будь добра, Луиза, посади доктора Сондерса справа от себя, а капитана Николса слева, — с некоторой церемонностью произнес Фрис.

— Какой ей интерес сидеть между стариками? — закудахтал вдруг Свон. — Пусть сядет между Эриком и мальчишкой.

— Я не вижу оснований нарушать правила хорошего тона, — величественно сказал Фрис.

— Хочешь повыставляться?

— Тогда не откажите в любезности сесть со мной, доктор, — сказал Фрис, не обращая на его слова никакого внимания, — и надеюсь, капитан Николс тоже не будет возражать против моего