Фамилия, которую назвал товарищ Вадим, мне ни о чем не говорила, но Кудряш, как видно, знал этого человека. Передразнил:

– «Ведаю аз, что на нынешней седмице, двадцать осьмого числа, чрез станцию Шумково проследует Вадим Сергеич Арсеньев. Вы уж, батенька, исхитритесь препону ему учинить, дабы задержался оный муж в ваших пенатах до особого моего распоряжения…»

Словесное построение, от которого так и веяло архаикой, произвело на товарища Вадима сильное впечатление. Он вскочил из-за стола, забегал по комнате.

– Да, это он… Но зачем? Почему нельзя пускать меня в Москву?..

– Это ты не меня, это ты его спрашивай, клопа ему в онучи… А ты мне вот что скажи. Про брательника моего, допустим, в архивах вычитал. Но как распознал, что мы с ним родня? Был у меня снимок… еще детский, – где мы леденцы грызем… но я его сжег. А больше ничего!

Товарищ Вадим перестал бегать, оперся на нетопленую печь. По лицу его читалось: хорошо, с начальством позже разберемся, есть заботы более насущные.

– Вы с ним похожи. Почти неуловимо, но когда я его впервые увидел, меня как будто торкнуло: кого-то он мне напоминает! А тут вы с ножом… Побоялись, что я отряжу Птаху с милиционерами лес шерстить?

– А то нет? – Кудряш недобро наморщил голый лоб. – Не оставил бы ты его в покое, это как пить дать… гхы, гхы… Но ты губу-то не раскатывай, я тебе его не выдам. Хоть на шматки меня режь!

– Да ну вас, Егор Петрович! – махнул на него товарищ Вадим, как на приставучего комара. – Теперь уже вы из меня мерзавца строите. Вам ли не знать, что в двадцать первом году объявлена амнистия всем солдатам Белой армии? Почему же ваш брат все еще прячется?

– Солдатам – да. Но офицерам и тем более бывшим жандармам – нет. Ты меня на мякине не проведешь, я законы почитываю… гхы, гхы…

– Если почитываете, то должны бы вспомнить, что кандидатуры лиц, не включенных в список амнистированных, подлежат р-рассмотрению в индивидуальном порядке. Вон генерал Слащев собственноручно красноармейцев р-расстреливал, а его помиловали, он в личном вагоне Дзержинского в Москву приехал и шестой год в школе комсостава тактику преподает. А ваш брат, насколько я его узнал, тоже небесталанный: в геологии смыслит, в технике… Такими кадрами Советская власть не р-разбрасывается.

Кудряш колебался.

– Тимоху в комиссарских вагонах катать не будут. Разве что в тех, которые в сибирские лагеря идут… Кто гарантию даст, что его не пришлепнут, когда он с повинной явится?

– Гарантию не дам, но обещаю: если поможете р-раскрыть дело, р-ради которого я сюда направлен, похлопочу за вас в инстанциях. И Барченко попрошу, он в дружеских отношениях с Бокием, а это вам не фунт изюму.

– Ой, соврешь! – Кудряш помотал своим лысым шаром. – Почему я тебе верить должен, клопа тебе в онучи?

– Потому что иначе оба под суд пойдете: и ваш брат, и вы как его укрыватель. Заслуги перед Отечеством вас не спасут… Да, и не вздумайте снова на меня бросаться. Мы здесь с вами не одни, за окном кое-кто стоит и каждое слово запоминает.

Я обомлела, а Кудряш навалился на подоконник и влип носом в стекло.

– Где? Никого не вижу…

– Зато я вижу, – ответил загороженный от меня товарищ Вадим. – И слышу. Так что без выкрутасов.

Небушко мое! Клянусь тебе, я бы все до конца дослушала, да нервы сдали. Получается, выдала я себя, не осталась незамеченной. Пока Кудряш окно протирал, чтобы лучше приглядеться, я качнулась назад, задела ведро, что под водосточной трубой стояло, оно опрокинулось, зазвенело… Собаки из окрестных дворов, числом не меньше десяти, отозвались заливистым лаем. Для меня это было чересчур. Я выбежала на улицу и через минуту оказалась уже в ее конце, за сыродельней. В паническом состоянии проскочила свой дом, а после не сразу решилась в него вернуться. Как меня встретит товарищ Вадим, что скажет?

Он не сказал ничего и в эту ночь не пришел вовсе. Я до утра прислушивалась, но на чердаке было тихо. Возможно, он так и просидел в подотделе с Кудряшом, но я не нашла в себе сил снова пойти туда. Ты же не будешь меня корить, правда? Любовь моя! Нависни над тобой действительная угроза, я, не задумываясь, пошла бы на любой риск, но пройдоха Кудряш и его брат из царских сатрапов… о, как они далеки от тебя! Я верно рассуждаю?

С утра я ждала посылку из Перми. Ее привезли к школе на грузовой машине, два здоровяка в затертых рукавицах по моей просьбе внесли ее в подсобку и поставили на пол. Она, как обычно, представляла собой деревянный ящик вышиною в метр и длиной чуть больше полутора. На крышке красовалась трафаретная надпись: «Учебные пособия. Не кантовать!»

За ее судьбу я не тревожилась. До вечера постоит здесь, а когда стемнеет, придут твои люди и все заберут. Со спокойным сердцем я отправилась на уроки и битых часа три втолковывала сельским тугодумам про «жи-ши», «ча-ща» и «не» с глаголом, а на послеобеденных занятиях заставляла вторую смену зубрить таблицу умножения и складывать числа столбиком.

Так пролетел день – будничный, шаблонный, ничем не примечательный. Дождавшись, когда ученики разойдутся по домам, я села в учительской проверять тетради. Вогулы сегодня не пришли, гибель Санки отпугнула их от Усть-Кишерти. Может, и вовсе больше не появятся.

В школьном коридоре шаркал шваброй уборщик, он же сторож. Служебный долг предписывал ему бодрствовать всю ночь, но у меня имелось проверенное средство – все та же самогонка, до которой он был страстный охотник. Алгоритм действий был отработан: я досидела до позднего вечера, вышла из учительской и протянула сторожу бутылку с синеватой жидкостью.

– Хочешь? Мне ее дома девать некуда, я не пью, а тебе в удовольствие, так что…

Я по несносному своему обыкновению не договорила, прервавшись на середине фразы, но в данном случае этот огрех остался без внимания. Сторож расцвел в улыбке, прижал бутылку к груди и затворился у себя в каптерке. Предыдущий опыт подсказывал мне, что через час он уснет богатырским сном и до утра его не разбудит даже пушечная канонада.