леший меня побери, как этот город называется?

– Какой?

– На сваях такой, в море стоит.

– Ну-у, не прямо в море, – возразил ему товарищ.

Я догадался, что они говорили об Аквилее, у берегов Монвайе. Лесорубы графа оказались, что ожидаемо, людьми простыми, но любящими своё дело. Они объяснили мне, что в Великолесье особо редкий сорт сосен, из которых получаются крепкие сваи, которые не портятся даже в солёной воде, а, напротив, каменеют и потому служат много веков. Мало разбираюсь в таких делах, но стоить это должно целое состояние. Неудивительно, что граф привёз лесорубов.

Не сразу (нужно признать, бессонница сказывается и делает меня всё более рассеянным), но я заметил обереги-бубенчики на одежде своих попутчиков.

– Это у вас дома так принято? – Во мне тут же проснулся исследовательский интерес.

– Да какое, – махнул рукой мужик. – Это ваш этот… граф заставил. – Он криво улыбнулся, и я постарался больше не смотреть на него прямо. Зубов у лесоруба оказалось меньше, чем пальцев на руках. – Он у вас того-этого. Верит во всякое. Говорит, без оберегов нам грозит опасность. Только я не первый год лес валю, знаю, что опасно. Опасно в грозу на дерево забираться и ссать против ветра.

Не знаю, зачем я записал это… про ветер. Мне показалось забавным. Но вдруг кто-нибудь прочитает? Неловко выйдет.

Впрочем, я посвятил несколько десятков страниц своим любовным страданиям по девушке, которой не существует. Пожалуй, этого стоит стыдиться куда сильнее.

Не стал рассказывать лесорубам, что местные боятся Хозяина Великого леса и что все предыдущие экспедиции погибли в страшных мучениях. Это, пожалуй, испортило бы их рабочий настрой.

Из саней я выпрыгнул, когда мы подъезжали к Заречью, дальше отправился пешком, в дом зашёл через кухню, а там меня ждала Маруся.

Она была ни жива ни мертва, месила тесто будто не глядя и, когда я окликнул её, так вздрогнула, что уронила мешок с мукой. Мука рассыпалась, поднялось белое облако, а Маруся – спокойная, невозмутимая даже, всегда такая сдержанная – вдруг рухнула на колени, прямо в это облако, и разрыдалась. Другие слуги загомонили, засуетились. Бедняжка хотела было начать прибираться, но я подхватил её под руки.

– Оставьте её, уберите сами. – Распоряжения вырвались у меня как-то неожиданно зло.

Но видеть кого-то настолько крепкого, сильного, как Маруся, в столь удручающем состоянии страшно. Когда такие люди теряют самообладание, значит, случилось нечто на самом деле ужасное.

– Что стряслось?

– Граф, говорят, прознал про кликушу в деревне, – прошептала она. – Не знаю, кто ему проболтался. Ходят по домам, спрашивают. Я всем рассказала, что Матрёна болеет, лежачая. Староста сегодня приходил, стучался. Батюшка сделал вид, что не слышит. Слава Создателю, Матрёна спала, не услышала ничего. Это молоко… помогает. А если староста опять придёт?

– Я договорился с возницей. Он поедет через пару дней.

– Пару дней? – переспросила она с отчаянием.

И я, не задумываясь, пообещал:

– Отправь немедленно к нему человека, передай, чтобы уезжал сегодня же утром. Я заплачу.

Мне вообще нечем платить.

В голове крутилось столько беспокойных мыслей, что я не мог найти себе места.

– Марусенька, скажи вот что, как достать ключ от оранжереи?

Она растерялась только на мгновение, но, как ни странно, не стала задавать вопросов.

– Ключи есть у графа, доктора…

– Тот, что у Настасьи Васильевны.

Маруся вдруг стрельнула глазами по сторонам. Рассыпанную муку уже убрали, и служанки вернулись к своим делам. Что-то кипело, что-то фырчало, стучало, шкворчало. Кухня дышала жизнью, но очевидно было, что все прислушивались к нашему разговору.

– Нюра, – неожиданно резко гаркнула всегда сдержанная Маруся, – а ну лучше отбивай мясо. Что мнёшь его?

Служанки переглянулись между собой, явно разочарованные, и приступили к работе с большим рвением.

Маруся же неожиданно достала откуда-то из-под стола большую дутую бутыль.

– Вот, господин, как просил.

– Что? – Лжец из меня всегда был не очень. Матушка говорит, у меня слишком честные глаза. Как у щенка. Вечно просто-напросто не успеваю ни придумать ложь, ни подыграть другому человеку.

– Настоечка моя, – улыбнулась, слегка краснея, Маруся и добавила шёпотом: – Любого спать уложит. Так что если со сном непорядок…

Я, дурак, пытался отнекиваться от подарка, так что она всучила его почти насильно.

Маруся подмигнула и добавила ещё тише:

– Очень крепкая штука. Сами не пейте, Михаил Андреевич. А то развезёт. Вы хиленький.

И только потом понял, зачем это всё. Непроходимый я всё-таки дурак.

Но, если честно, не представляю, как заставить взрослую женщину вроде Настасьи Васильевны пить какую-то деревенскую настойку, так ещё и в таком количестве, чтобы заснуть.

– Собирайте Матрёну, – прошептал я напоследок Марусе.

Она кивнула.

Наверное, дуракам везёт.

Самому не верится, но всё получилось.

Вечером я нашёл Настасью Васильевну в библиотеке. Это был редкий случай, когда она не осталась со всеми в гостиной. Но это можно понять. За ужином граф рассказывал о планах работы лесорубов. Они начнут сразу после Ночи костров.

– Студент, вы же идёте с нами? – неожиданно резко спросил меня граф.

С самого возвращения он делал вид, что меня не существует, и вдруг заговорил напрямую.

– Куда?

– На Ночь костров.

Прежде мне не доводилось бывать на зимних деревенских праздниках, я всегда ездил в экспедиции летом или ранней осенью. Упустить такую возможность никак нельзя.

– Это же празднование какого-то астрологического события? – припомнил я.

– Зимнее солнцестояние, – подсказала Настасья Васильевна. – Народ верит, будто в эту ночь мертвецы приходят в мир живых, поэтому стараются их задобрить. Будут костры, угощения…

– И маски, – робко добавила Клара.

Она почти не говорит теперь в присутствии графа. И в глаза мне не смотрит. Но, видимо, так сильно предвкушает праздник, что радостные чувства её переполняли.

Пришлось расспросить про маски. Теперь ещё сильнее хочу посетить праздник. Это похоже на нашу Долгую ночь, только веселее. В Новом Белграде, других больших ратиславских городах, впрочем как и в Рдзении, принято жечь свечи и петь о Создателе всякие поучительные и хвалебные песни, но в ратиславских деревнях дела куда веселее. Мне пообещали маскарадные костюмы, костры, хмельные напитки и всякие песни и пляски. Будет очень интересно посмотреть. Думаю, для моей работы это настоящее сокровище. Такой удивительный пережиток языческих времён.

После ужина набрался храбрости, решил поговорить с графом. Решился не сразу, а когда он уже перешёл в гобеленную гостиную, сел под одним из изображений Дикой Охоты и чистил охотничье ружьё, обычно висевшее в другой комнате. Всегда считал, что оно исключительно декоративное и не используется.

У камина остался доктор Остерман, писал что-то в своём дневнике.

Потоптавшись на пороге, я никак не мог начать разговор, пока граф сам не потерял терпение.

– Что такое, студент?

– Добрый вечер.

– Виделись. Что надо?

– Хотел поблагодарить за гостеприимство…

– Уже благодарили.

Манера речи у него как у солдафона. Что бы там ни говорили, с трудом верится, что род графа древний. Всё в нём какое-то пошлое, грубое. Моя матушка лишилась бы чувств от возмущения.

– Я хотел спросить…

– Сколько девушек я или мои соседи убили?

Только тогда он взглянул на меня, а я невольно перевёл взгляд на гобелен.

Там, над головой графа, по волнам тяжёлых свинцовых туч неслись призрачные всадники, и во главе на огромном волке восседала девушка с длинными белыми волосами, что развевались за ней словно крылья снежной бури.

– Дикая Охота. – Граф заметил мой взгляд, но сам даже не взглянул на гобелен. – Вам, студент, будет интересно узнать о ней…

– Я знаю о Дикой Охоте. Этот мотив весьма распространён на севере, да и у нас в Волчьем логе о ней слышали.

– И что у вас в Волчьем логе говорят о Дикой Охоте?

– Это призраки, что несутся вскачь по небу и хватают любого, кто повстречается им ночью в период Дикого гона. Это время, когда границы между мирами живых и мёртвых истончаются.

– Чушь, – резко перебил граф.

Я даже бровью не повёл. Не стоит ничего ждать от этой ратиславской свиньи. Пусть по крови он и лойтурец, но всё в нём низменное, жалкое, грязное, ничтожное – ратиславское, одним словом.

– Допустим, – продолжил Ферзен, – в ваших словах, студент, есть крупица истины, но в целом чушь. Всё совсем не так.

– Забавно, что вы вообще рассуждаете о Дикой Охоте как о чём-то настоящем. Это сказка.