Признаю, у графа получилось меня удивить. Не только потому, что он просто не выгнал меня взашей. Ферзен неожиданно положил ружьё на колени, а мне махнул рукой, приглашая сесть напротив.

– Садитесь, студент. Расскажу вам о настоящей Дикой Охоте, а не о той, что у вас там… как, говорите?

– Волчьем логе.

– Густав. – Граф вдруг засмеялся, а я растерянно остался стоять на пороге. – Ты слышал это выражение? Про волков.

– Какое, Александр Николаевич?

– В Чёрных горах есть такое выражение: где волки срут. Означает место настолько глухое и никому не известное, что там только волки и срут. Наш князёк как раз из волкосральни.

Пожалуй, только моя выдержка, выработанная необходимостью терпеть отца, и помогла не влепить графу оплеуху.

– Что, студент, не хотите услышать о Дикой Охоте? Это же ваша работа.

– Слушать оскорбления?

Граф усмехнулся, а доктор бросил на меня короткий неодобрительный взгляд и покачал головой. Не понимаю, как человек столь образованный терпит кого-то настолько ничтожного, как Ферзен.

– Что, студент, неужели княжеская гордость взыграла?

Мне показалось разумным промолчать.

– Да ладно, студент, я же стерпел ваши обвинения. Любой другой выставил бы вас за порог. Но я понимаю, что вы не со зла. Вы просто дурак. Вот и я не со зла такое говорю. Просто не умею иначе.

Как легко оправдать грубость, хамство, несдержанность. И как тяжело вести себя достойно. Для второго требуется хоть какая-то сила воли.

Мне пришлось сесть. Я уговаривал себя, что это только ради истории. Это моя работа.

Граф Александр Ферзен

О ДИКОЙ ОХОТЕ

Вы слышали, как выла буря всю ночь? Как небо разрывалось от криков? Там, откуда берёт начало мой род, у подножия Холодной горы, говорят, что в тёмное время, как раз сейчас, от середины осени и до ночи зимнего солнцестояния начинается Дикий гон.

В безлунную, беззвёздную пронзительно тихую ночь над самой вершиной Холодной горы раскалывается земля, и из тьмы небытия, из глубин земли вылетают всадники Дикой Охоты. Они проносятся над землёй под раскат грома, за ними несутся мороз и снег, и всё на их пути застывает навечно.

Когда-то они были людьми, колдунами, что пожелали могущества и в поиске великой силы пришли к жерлу огненной горы. В жерле том таилась огромная мощь, сам секрет жизни. Может, даже сама жизнь. И чародеи испили её всю. Они пили и пили, пока гора не остыла и не покрылась снегом. Они пили жизнь, пока земля вокруг не заледенела. Они пили, пока не стали настолько могущественны, что утратили всё человеческое.

И когда они выпили жизнь до последней капли, то почувствовали голод, что свёл их с ума. Магия – живая, золотая, творящая магия – ослепила их, оглушила их и превратила в чудищ. Магия, которая дала им жизнь.

Они голодны, черны внутри той чернотой, что может быть лишь совершенно пустой. Они ищут огонь. Там, в Холодной горе, уже давно нет жизни, только лёд и снег. И Дикая Охота голодна, она жаждет снова почувствовать свет, жизнь, тепло. Она ищет тех, кто придаст им сил, кто не позволит Дикому Гону остановиться.

И они мечутся по свету в период Безвременья – от середины осени и до Зимнего солнцестояния, пока… да, пока границы между мирами живых и мёртвых тонки. Они ищут тех, в ком есть тот первородный огонь: искра жизни. Они ищут, где из недр земли рвётся Золотая сила – чистая магия.

Всадники Дикого Гона мертвы все как один. Нет, хуже, они пусты. Есть оболочки, но нет огня. В их жилах ночь, лёд и ветер. Поэтому они так легко летят по небу. Но если не найдут огня, если не вдохнут жизни, то вернутся в недра горы, что стала зваться Холодной, и заснут до наступления следующего Дикого Гона.

– Ну что, студент, как вам моя сказка? Лучше или хуже тех, что вам рассказывают в деревнях?

– Совершенно непонятная, – признался я. – У деревенских куда более простые сказки. Что это за золотая магия? Это какое-то природное явление?

Доктор неожиданно вздохнул, и я обернулся на него. Густав Карлович даже не оторвался от своих документов и продолжил писать.

Зато граф выглядел необъяснимо весёлым.

– Не забивайте себе голову. Сказки – это просто сказки.

– Вы же сами сказали, что сказки случились на самом деле. Насколько я понимаю, так люди объясняют себе историю Холодной горы? После того, что случилось…

– Может, и так. – Граф улыбался настолько загадочно, что даже странно. – Повторю: не забивайте себе голову. И не лезьте в дела, которые не понимаете.

– Например, в серию убийств ни в чём не повинных девушек?

Лицо Ферзена мгновенно переменилось.

– Осторожнее, студент. Великолесье – это вам не волкосральня.

Поверить не могу, что записал это омерзительное слово в собственный дневник. Ладно, на самом деле звучит смешно. Написать бы матушке ответное письмо и спросить, как дела дома, в Волкосральне. Она, пожалуй, лишится чувств и на неделю сляжет в постель, решив, что сынок её связался с ратиславским отребьем и покатился по наклонной.

Отвечать графу не стал. Раскланялся и ушёл. Время и без того поджимало.

Вообще-то хотел извиниться перед ним, но теперь не вижу в этом смысла. Сразу после Ночи костров уеду из Курганово. Лучше сообщу о происходящем в сыскной отдел в Новом Белграде.

А сказку графа, пожалуй, не буду включать в сборник. Во-первых, она, очевидно, лойтурская, во-вторых, совершенно бредовая. Хотя, может, это потому, что я не изучал мифологию Лойтурии.

Захватив настойку Маруси, я нашёл в библиотеке Настасью Васильевну.

– О, мой дорогой князь. – Она улыбнулась, отложив книгу.

Она сидела глубоко в кресле, положив ноги на пуфик и весьма интригующе задёрнув подол юбки.

– Не смущайтесь, – засмеялась она чарующе, когда я отвёл взгляд. – Вы же меня искали?

– А… да… тут… Маруся…

– Какая у вас интересная бутылка.

– Ага. – Матушка велела бы отлупить меня за это «ага». Сколько денег потрачено на гувернёров, а я «ага».

– Нальёте?

Я всё же смутился, застыл как истукан, и Настасье Васильевне пришлось самой достать бокалы и налить первую порцию. Каюсь, выпил залпом, но тут же опомнился, вспомнил слова Маруси и поставил стакан на столик прямо на том, который перед моим приходом читала Настасья Васильевна.

Тогда же наконец смог разобрать название на корешке. Это работа Стжежимира из Геннисте. Что-то про мифологию народов континента. Честно признаюсь, плохо помню из курса, о чём он писал.

– Вам нужно расслабиться. – Стакан вдруг оказался снова полон, Настасья Васильевна дала его мне в руки, чокнулась, звеня тончайшим хрусталём.

Сама она не медлила, выпила так же залпом, прикрыла глаза и откинулась в кресле.

– Хорошо-то как…

Её ноги снова оказались на пуфике, а подол задрался ещё выше, так, что получилось разглядеть коленки. Они очень… изящные. Честно, плохо помню, что было дальше, но так вышло, что второй бокал тоже опустел.

Впрочем, Настасья Васильевна не отставала.

– Вы же идёте на Ночь костров, мой дорогой князь? – Помню её глаза совсем рядом.

– Конечно.

– Хорошо. Я хочу станцевать с вами.

Звенел хрусталь. И очертания библиотеки расплывались, всё окружал серебристый туман. Помню, моего лица касалось нечто нежное, словно бархат, трепещущее, точно крылья бабочки.

– Так станцуете со мной?

Она повторила вопрос несколько раз. Странно, что я сразу не ответил. Не уверен, что вообще ответил, потому что следующее, что помню, – наши стаканы так сильно и громко стукнули друг о друга, что я расплескал напиток на себя.

– Ну конечно же. – Тёмные глаза Настасьи Васильевны оказались слишком близко. – Вы будете искать свою волчицу.

Она выпила снова залпом, а я вскочил, отряхивая брюки.

Опьянев (стыдно признаться, что я споил доверявшую мне женщину), Настасья Васильевна ещё глубже легла в кресле, закинула руки на спинку. Её чёрные волосы растрепались. Губы расплылись в чарующей, манящей улыбке.

Она смотрела на меня снизу вверх, не отрывая взгляда.

– Простите мою неучтивость, но сколько вам лет?

– Мой дорогой князь, – промурлыкала