– После провала в Ирландии Эссекс впал в немилость, – рассказывала Уильяму Элизабет. Она явно была напугана. – Генри был там с ним. Теперь, вернувшись в Англию не с победой, а с поражением, Эссекс сидит в своем доме и не допускается к королеве. Она не желает его видеть.

– Что твой муж? – спросил Уильям.

– Отрекаться от дружбы с Эссексом уже поздно. Ждет своей участи. А Эссекс вербует сторонников.

Уильям видел, что Элизабет волнуется за мужа, и не стал рассказывать ей историю с сонетами. Конечно, ему было бы легче, если бы королева вспомнила о своей просьбе и пригласила его к себе. Он бы отдал ей и исписанные ее рукой страницы, и исправленный и переписанным им начисто экземпляр. Тогда у Уильяма остались бы лишь его тридцать сонетов, посвященных Элизабет. Он мог бы отдать их Филду, напечатать и спать с тех пор спокойно.

Но королеве явно было не до Шекспира и стихотворений, написанных в молодости. Пожилая, одинокая женщина держалась за трон, яростно пытаясь отражать попытки его отнять.

– Ты ожил, – заметил как-то в театре Джеймс. – Все бегаешь, как влюбленный мальчишка.

– Я и есть влюбленный мальчишка, – Уильям улыбнулся. – Не знаю, сколько продлится мое счастье, но пока оно рядом, наслаждаюсь каждой минутой.

Иногда Элизабет пропадала надолго. Уильям не получал от нее ни строчки, и жизнь в такие дни для него замирала. История с сонетами уходила в прошлое и более не будоражила сознание. Тем не менее, граф Эссекс опять настойчиво вторгался в его жизнь.

– Поступила просьба сыграть твою старую пьесу, которую цензоры и так резали нещадно, – сообщил в конце лета Джеймс.

– Что за пьеса?

– «Ричард Второй». Помнишь, что оттуда вырезали?

– Нет, – Уильям задумался. – Пожалуй, сцену низвержения короля?

– Точно. Просят играть все полностью. Я говорил, что мы давно сняли ее с афиши. Она устарела и тому подобное.

– А почему мы не можем ее снова поставить?

– Ты совсем ничего не соображаешь? – поинтересовался Бербридж ехидно. – Ты хоть в курсе, что происходит в Лондоне?

– Недавно мне уже задавали такой вопрос, – Уильям вспомнил инцидент с Филдом и сонетами, а также слова Элизабет. – В курсе. Эссекс что-то затевает против королевы, она пытается раскрыть заговор.

– Примитивно, но точно, – засмеялся Джеймс. – Прямо краткий пересказ будущей пьесы. Так вот, к нам приходили сторонники графа. Они дали нам пятьдесят шиллингов.

– Мы столько в лучшие дни не собираем, – удивился Уильям.

– Вот именно. Играть надо послезавтра. Все целиком, вместе со сценой низвержения короля. Играть в определенный день. Зрителей нам обещали полный зал.

– Ты согласился?

– Да. У нас не было выбора, скажу тебе прямо, – Джеймс вздохнул. – Я решил отменить пьесу в самый последний момент. Осталось только придумать достаточно уважительную причину.

– Ты уверен, что нужно поступить именно таким образом? Ты уверен, что к тебе приходили именно люди Эссекса? – Уильям засыпал вопросами Джеймса. – К нам часто приходят заказчики с просьбой сыграть определенную пьесу.

– Уверен, – Бербридж пристально посмотрел на Шекспира, – потому что они и не скрывали, что пришли от графа.

– А если победа будет на его стороне? – еле слышно прошептал Уильям.

– Вот поэтому и надо придумать уважительную причину для отмены. Такую, которая не вызовет подозрений. Если дадим спектакль, то в Тауэр отправит королева. Если не дадим, покажем, что были на ее стороне. В случае победы графа, – голос Джеймса был еле слышен, – шансов попасть в Тауэр гораздо меньше. В честь победителя мы тут же поставим новую пьесу. Ты же напишешь что-нибудь, а, Уильям?

– Напишу, – Уильям кивнул, понимая, что опять вляпался в политические игры, так сильно отвлекавшие его от мыслей об Элизабет. Тут он вспомнил, что его возлюбленная находится еще в более худшем положении, чем он, будучи женой одного из сторонников Эссекса…

***

Теперь дворец ей казался тюрьмой. Он не был темным и холодным, но ей не хватало воздуха, пространства, свободы передвижения. Точно как тогда, давно, в Тауэре. Вокруг – сплошные враги, люди, которые хотят одного – убрать тебя с дороги. Один неверный шаг, неверное решение, неверное слово – и они, как коршуны, слетятся, чтобы клевать и дожидаться крика о пощаде.

Когда Эссекс уезжал в Ирландию, Елизавете хотелось, чтобы он вернулся героем. Она завидовала его популярности в народе, но в глубине души она желала его победы. Слишком часто Елизавета в нем разочаровывалась, слишком горькой была эта привязанность. Когда-то их познакомил сам Дадли. И, видимо, поэтому Эссекс был ей так дорог – как память о мужчине, которого она так любила.

Эссекс был другим. И с этим следовало смириться. Королева ему не доверяла. Приехав ни с чем из Ирландии, он начал подтверждать ее худшие предположения. Он чувствовал, что Елизавета начинает всерьез сердиться на него, и опасался ареста.

Неожиданно в дверь ее спальни постучали. На пороге комнаты стоял Эссекс собственной персоной.

– Не ожидала, что вы вот так возьмете и явитесь ко мне после всего того, что произошло, – она усмехнулась. – Набрался смелости?

– Простите, Ваше Величество, что не удалось вернуться с победой. Я сделал все, что мог, – оправдываться перед стареющей королевой ему было противно, но другого выхода не было.

– Мы вам выделили на этот поход большие деньги. Они потрачены зря, – отрезала Елизавета. Ее бескровные губы, казалось, превратились в одну тонкую полоску.

– Я все понимаю и прошу простить, – Эссекс склонил голову. – Чем я могу искупить свою непростительную вину?

– Вина, вы правы, непростительная. Как же ее можно искупить? Не думаю, что у вас остались еще для этого возможности. Идите. Когда я сочту нужным, вызову вас к себе. А пока я не хотела бы вас видеть при дворе, – ответила Елизавета жестко.

С годами ее голос стал тише, но слышно было каждое слово, произнесенное королевой. Она говорила веско и внятно. У собеседника никогда не оставалось иллюзий: Елизавета имела в виду именно то, что произносила вслух. Эссекс тоже понял – дальнейший разговор бесполезен. Королева не готова его простить. Он окончательно потерял ее доверие. А раз так, то следует тщательно подумать о том, что делать.

Эссекс развернулся и вышел из комнаты. Звук его шагов эхом раздавался в коридорах дворца. Он шел уверенной походкой человека, не терзаемого сомнениями. Но в душе у него все клокотало от ярости и бессилия. «Поднимать бунт? Почему и нет, – думал он со злостью. – Старая кокетка выжила из ума. Противников сейчас у нее более чем достаточно. Моя популярность в народе высока. А ее считают озабоченной своей внешностью, помешанной на комплиментах фаворитов старухой».

Граф вышел из