мальчика или расспрашивать меня. Он парень особенный, чудаковатый, но хороший. Честно признаться, больше всего я боялась, что объявятся его настоящие родители. Это вряд ли, ведь они сами его выбросили на улицу, но как мы знаем, пути Господни неисповедимы.

Август тем временем приносит нам жареное мясо – жесткое, непривычное на зуб, но сочное, вкусное.

Два своих куска я проглатываю моментально. Давно я нормально не ела.

– Как хорошо, что аппетит проснулся, – говорит баба Валя, наблюдающая внимательно за тем, как я уплетаю августовское угощение. – Добавка на подходе, обожди немного.

– Где Абур? – спрашиваю я, внезапно о нём вспомнив.

Воспоминания, связанные с ним, смутные, далекие. Словно всё случилось в другой жизни – не с той Аасмой, с которой я жила всю прежнюю жизнь.

Нынешняя Аасма другая. Она знает и чувствует это с каждой минутой всё сильнее.

– Пес твой? – баба Валя отгрызает кусок, пережевывает его, сладко причмокивая.

Удивительно, какие у неё крепкие и здоровые зубы.

– Дело в том, что он… – продолжает баба Валя и лицо ее становится грустным, голос – сдавленным.

Она не находит слов – ждёт чего-то, собирается с мыслями.

– В общем, деточка, убежал твой Абур… – произносит с трудом, наконец, она.

– Как убежал? Куда? – изумляюсь я испуганно.

– Знать бы… – печально вздыхает баба Валя.

Я хватаюсь за голову, а она начинает хохотать. Да так сильно, что аж похрюкивает.

Не пойму в чем дело.

Август, услышав её смех, поворачивается и, размахивая руками, начинает радостно прыгать.

В недоумении я гляжу то на него, то на бабу Валю и не могу сообразить, что смешного в том, что Абур убежал и теперь мы с ним никогда не увидимся.

– Это шутка? – спрашиваю.

– А то! За домом он, хулиганьё! Пришлось забрать, – сменив радость на грусть сообщает баба Валя. – Друг ведь твой! Август привязал его, больно он шебутной, сама знаешь.

Кивает на тропинку у кучи хлама под окном.

– Овцы ваши тоже здесь. Август и их привел. Не пропадать ведь добру.

Овцы меня мало волнуют, Абур – другое дело.

С этими мыслями я и пускаюсь за дом.

Увидев меня, он заходится в радостном лае, то и дело подпрыгивая, а когда подхожу ближе, бросается под ноги, беспокойно виляя хвостом.

Я тоже рада его видеть – он же для меня как сладкий кусочек родного и тёплого прошлого, ниточка, связывающая с забытыми временами.

Всё случилось много, очень много лет назад.

– Ну как ты тут? – спрашиваю я, нежно поглаживая его уши – ему так нравится больше всего.

Он в ответ чихает и сев на задние лапы, одаривает меня вдруг ни с того ни с сего предосудительным взглядом. Или не узнает…

– Будь здоров! – говорю.

Не отвечает. Смотрит всё также, отбивая пыльным хвостом по земле.

– Посидишь здесь пока, ладно? – мягко спрашиваю я. – Дом-то не наш, а бабы Вали. Не я тут хозяйка.

Абур отводит взгляд, скулит приглушенно.

– Мы останемся здесь, если нам позволят, конечно, так что если будешь вести себя хорошо, обещаю, что вскоре спущу с поводка, – воодушевленно лепечу я. – Будь хорошим мальчиком, ладно? Я верю в тебя.

Бурчит, ложится на землю и отводит глаза в сторону.

– Ты уж извини, дружок, – виновато говорю я. – Подожди немного. Совсем чуточку.

Протянула руку, чтобы похлопать его, но он не дал. Дернулся в сторону, отошел к стене и лёг. Устроившись поудобнее, поводил носом по ветру и отвернулся.

– Ты смотри, обидчивый какой! – усмехаюсь я. – Ну и ладно!

Абур обязан по-дружески понять меня, ведь мне тоже нелегко. И если он отказывается войти в положение, подождать чуть-чуть, то это не моя забота. Пусть обижается.

Возвращаюсь к бабе Вале.

– Ну, как там твой бандит? – спрашивает она, облизывая губы.

Глаза у неё слишком уставшие – кажется, она очень долго не спала. И кожа на лице не такая румяная как прежде.

– Обижается. Хочет на свободу. Не привык он на привязи сидеть…

Ветер приносит дым от костра, где-то вдалеке раздается птичья трель. Август всё также возится у огня, баба Валя, ухмыльнувшись, закрывает глаза и точно впадает в забытье.

Солнце потихоньку садится, краски вокруг становятся насыщеннее. И дом, и поле позади, и скала окрашиваются насыщенным красным, с каждой минутой всё больше утопая в огненных переливах летнего вечера.

Наваливающаяся ночь забирает с собой всю дневную суету.

Почему же мне так уютно сейчас? Чувство как в детстве, когда мне не нужно было о чём-то думать и переживать. Я играла, ела, спала и больше ничего не делала. Каждый вечер перед отходом ко сну меня волновал лишь один вопрос – какое бы приключение выдумать себе на завтра?

Нечто похожее я испытываю и сейчас.

Неожиданно.

– Что с мамой? – спрашиваю я, созерцая сочный теплый закат. – Где она?

Баба Валя туго вздыхает, собирается с силами, и не сразу открывая глаза, с сожалением говорит:

– Сердечный приступ, детка. Не вынесла мать твоя смерти мужниной – померла лебединою смертию.

– У нее просто поднялась температура, – в прострации говорю я. – Просто температура… Это правда?

– Правда, детка, правда. Только температура эта дала еще большую нагрузку на и без того худое мамкино сердце. Не выдержало оно, остановилось.

Что-то кольнуло в голове да так сильно, что пришлось зажмуриться и встряхнуться.

Перед глазами мелькает мать – лежащая на кровати, мертвая, бледная. Я бросаюсь к ней и…

Что было дальше? Всё смазано и с каждой секундой ускользает всё сильнее. Не могу отвлечься от мыслей об Августе. Не могу оторвать от него взгляда. Наивность в его глазах и детская растерянность сильно контрастируют с его силой, неуклюжестью и холодной резкой внешностью.

– Где она? – спрашиваю я у бабы Вали, заставляя себя переключить внимание на всполохи пламени.

– Рядом с папкой, – отвечает она. – Там для них обоих место нашлось. Всё у них хорошо, детка, не волнуйся.

– Разве они не думают обо мне, не переживают за то, что теперь со мной будет, как я справлюсь?

– А чего им за тебя переживать? Они же видят, что ты в надёжных руках, одна не осталась. Ты теперь с нами. Тебе ведь хорошо здесь, детка?

– Да, – без раздумий отвечаю я.

Придвинувшись ближе, обнимаю бабу Валю, с наслаждением вдыхая аромат её волос, пробивающихся из-под платка, запах кожи – теплый, родной. Внутри веет теплом, радостью. Печаль меняется на свет, бьющий из глубин подсознания хрупким неразличимым лучиком, но я уверена, что скоро он окрепнет и станет ярче.

Так оно и будет.

– Что теперь? – спрашиваю я с грустью и из приличия добавляю: – Нужно