Сергей заполошно смекнул, что заваривается некая сомнительная интрига (хотя бы, для него), но лишних вопросов задавать не имел права. Времени на эмоции, а на догадки о причине столь таинственного вызова и подавно не было. Капитан пулей полетел по коридорам Лубянки, спешил не опоздать к указанному времени.

И уж потом, на досуге, Сергей дал себе волю поразмышлять на тему: «Я и Лаврентий Берия».

Воронов сам не мог толком объяснить, почему его в Наркомате считали знатоком по железным дорогам. Другое дело авиация, ан нет… Видимо, этот ярлык приклеился к нему со времен конфликта на Китайско-Восточной железной дороге. Там, десять лет назад, Сергей участвовал в боевых операциях по ликвидации белогвардейских бандформирований, а потом пришлось выявлять Гоминдановскую агентуру, в фильтрационном лагере персонала КВЖД.

Видимо по той причине главный кадровик Круглов и рекомендовал капитана в январе тридцать девятого Берии, в качестве сотрудника к Соломону Мильштейну (того уже зарезервировали на начальника транспортного главка наркомата). С утверждением в ЦК новой структуры НКВД, в конце сентября тридцать восьмого года началось переформатирование и транспортного управления. Однако эти мероприятия по ряду веских причин, первая из которых — тотальная чистка ежовского персонала, сильно стопорились. Должность начальника главка оставалась вакантной почти полгода. Старшему майору госбезопасности Мильштейну, поручили разработать задачи и направления работы реформируемого ведомства и укомплектовать главк надежными чекистскими кадрами. С нелегким заданием Соломон Рафаилович справился благополучно, и ровно через год, в марте сорокового, получил комиссара госбезопасности третьего ранга.

Не без основания считали, что тощий сын кровельщика считался любимчиком Берии, вот почему, тот взял еврейчика с собой в Москву из Тбилиси. Соломона сразу поставили на следственную часть НКВД, где тот приобрел несравнимый опыт инквизиторской работы, с лихвой востребованный на новой должности.

Определенно, Лаврентий Павлович определил Воронова под крыло своего ставленника, рассчитывая, что тот подобающим образом приглядит за подающим надежды капитаном, подгадившим себе приятельством с гипотетическим конкурентом на должность наркома.

Но Лаврентий Павлович малость просчитался. Сергей через доверенных людей вызнал биографию начальника Главка. Вот уж чего не ожидал капитан, что Соломон Рафаилович родился в Вильне, в городе, который для самого Воронова стал родным. И еще весомое обстоятельство… Мильштейн на фоне большинства малообразованных чинов наркомата оказался эрудированным и интеллигентным человеком. Видимо, поэтому его заметил Лаврентий Берия (будучи первым секретарем ЦК КП(б) Грузии), назначив своим помощником в ноябре тридцать первого года.

Соломон закончил пять подготовительных классов при Виленском еврейском учительском институте, да еще пару лет проучился в городской Виленской гимназии и затем пять лет в Псковском реальном училище. Мало кто знает, что представлял собой Виленский еврейский институт… Но Сергей осведомлен… Так вот, — это своеобразная еврейская академия. Выпускники института становились учителями городских еврейских школ Российской империи. Образование было светским, но конечно, в учебную программу входил комплексный курс иудаики, в том числе и изучение древнееврейского языка. Но, что примечательно, и Танах (еврейская Библия), и труды еврейских мудрецов при этом изучались не с религиозных, а с естественнонаучных позиций. Так, что в полной мере сносное гуманитарное образование получил будущий чекист.

Воронова поначалу определили стажером в первый отдел (железнодорожный транспорт), будучи человеком самостоятельным, капитан выгодно отличался от остальных, в большинстве посредственных сотрудников. Мильштейн (старше на пять лет) сразу же выделил Сергея из общей массы, возможно, повлияло и личное мнение Берии. Но они как-то сразу почувствовали расположение друг к другу.

И, естественно, сближала древняя Вильна. Соломон не был на родине с восемнадцатого года, и с увлечением слушал Сергея об изменениях, произошедших в городе при поляках. Вспоминали и университет — бывшую гимназию до революции. Да много было памятных мест, много было точек взаимного соприкосновения.

Одного только не знал Мильштейн, что Воронов владеет идиш, — вот и ахиллесова пята умнички Соломона Рафаиловича.

И все-таки, однажды, еще до войны, Сергею вместе с начальником довелось быть на приеме у Наркома. С тридцать седьмого года первую линию ГУМа (закрытого в тридцатом) занимал НКВД. Здесь же размещались кабинет Генерального комиссара и помещения аппарата Наркома. Да и теперь, уже во время войны, в бывшем универмаге квартировали некоторые отделы и военные части НКВД. Кстати, первая линия ГУМа функционирует как режимный объект.

Берия принял «транспортников» доброжелательно. Когда те доложили по текущему вопросу, Лаврентий Павлович в знак некоей признательности подробно объяснил, считая гостей интеллигентными людьми, особенности зданий Верхних торговых рядов, проекта Померанцева. Даже рассказал о конструкции знаменитых пассажей ГУМа. При этом Нарком, как бы невзначай, упомнил с сожалением, что самому так и не удалось выучиться на архитектора. Кстати, — это признание стоило многого, в особенности для Воронова.

И вот теперь, доложив дежурному по этажу о прибытии, Сергей перевел дух. Внутреннее чутье подсказывало, что в скорой судьбе грядут серьезные перемены, причем, определенно, положительного свойства. Но ему не дали даже толком опомниться, механизм «пред ясны очи» был скрупулезно отработан. Появился коротко остриженный Мамулов и, не протянув руки, отрывисто сказал:

— Пошли.

Переступив порог приемной Берии, Степан Соломонович оглядел Воронова с головы до пят и тихо произнес:

— Надеюсь на твой разум, капитан! — потом отстранив дежурного адъютанта, по прямой связи сообщил: — Назначенный капитан Воронов прибыл, товарищ Нарком.

— Пусть войдет, — буднично прозвучало в ответ.

Прикрыв за собой массивную дубовую дверь, Сергей по давно отработанной привычке мгновенно огляделся и сориентировался в просторном полутемном кабинете. По центру, которого стоял громоздкий прямоугольный стол для совещаний, с мягкими стульями по обе стороны и массивным креслом с коричневой обивкой во главе. Паркетный пол устлан кремлевскими ковровыми дорожками малинового оттенка с бордюрными окантовками восточного орнамента. Слева в дальнем углу помещался письменный стол, обитый зеленым сукном и приставной столик с двумя стульями. Сбоку, у завешанных тяжелых гардин, втиснут еще один маленький столик-тумбочка, уставленный батареей черных телефонов. Тускло светила настольная лампа с овальным зеленым абажуром, она, единственная, разгоняла мглу в сомкнутом пространстве. За массивным, видимо, каслинского литья письменным прибором, пригнув лысоватый череп, сидел плотный человек в серой гимнастерке-толстовке без знаков различия. Берия! Генеральный комиссар, не замечая вошедшего Воронова, листал подшивку следственных дел, быстро помечая в них толстым карандашом. За спиной Наркома отливал серым металлом громоздкий сейф, такие монстры как правило стоят в банковских хранилищах. У Сергея в голове мгновенно пронеслась шальная мысль: «Не в таком ли сейфе спрятался Дзержинский, когда в форточку влетела граната…н тот ли это сейф из страхового общества «Якорь»? Старые