Так нельзя, так неправильно — о да, Кристофер прекрасно это понимал.

Только Мари действительно не сомневалась, будто отпуская себя.

Когда он ответил на её осторожный поцелуй, едва сдержал вздох. Удовольствие на грани запрета, желание касаться и отдавать то, что она сама приносила в его отвердевшее сердце. Кристофер ещё давал возможность отступить — каждому из них, пока гладил ладонями её тело сквозь ткань, находил обнаженные полоски кожи и проводил по ним со всей нежностью, на которую был способен.

Это распаляло ещё больше — смешение ощущений, погружение в предвкушение, наслаждение прикосновениями. Они уже знали друг друга так давно и так хорошо, что, казалось, что ещё изучать? Кристофер видел Мари обнаженной не один раз, но сейчас всё было иначе. Ближе.

Никто из них не торопился раздеваться, Кристофер спустил бретельки её платья, проводил по шелку и отвердевшим соскам, пока Мари водила ладонями по рубашке. Её голые плечи с тонкими ключицами в сочетании со складками одежды вызывали ещё больше соблазна. Касаться, целовать до того, что кожа покрывалась мурашками. Оба погружались в какое-то разомленное состояние, сливаясь друг с другом.

Мари расстегнула три пуговицы его рубашки, и он вздрогнул, когда её пальцы коснулись кожи. Кристофер медленно спустил её платье до талии, следуя изгибам её тела и уже с нетерпением притянул к себе. Ощущение прикосновения её крепкой груди к своей — о, боги! Он едва сдержался, чтобы перестать себя сдерживать. Но ему хотелось оттянуть момент, хотя сама Мари уже проводила пальцами по краю его брюк, сводя его с ума.

Они оба были возбуждены до предела, но куда больше Кристофера волновали ощущения Мари, безграничное доверие к нему, желание продолжения, нетерпения.

Он почти мог прочитать её мысли.

«Я принимаю тебя, мой брат. Колдун чужих сердец, но твоё я храню надежнее всех других. Я вычерчу твою дорогу ритуалами и снами, только не отпускай меня теперь и больше никогда».

Она была восхитительна, и тот же восторг он видел в её глазах. Это ранило до глубины — такая открытость ему навстречу. Никто из них больше не сдерживался. Им не нужно было спрашивать друг друга, они угадывали желания по движениям, по ощущениям кожи под подушечками пальцев, по вздохам и тому, как тела подавались навстречу друг другу.

Они утонули в бесподобном блаженстве, оставшись наедине друг с другом.

Позже он спросит её, что она чувствовала в этот момент, когда оба шагнули за границу непозволительного.

— Что если я и услышу осуждение, уж точно не от тебя.

Стоя на промозглом осеннем ветру у могилы отца, Кристофер размышлял, не совершили ли они тогда ошибку, которая тянулась долгие три года. Он не привык оглядываться на чужое мнение, но если их решение как-то навредило всей семье, то только он и виноват в этом. Не отступил в нужный момент, закрыв глаза на собственные чувства. В конце концов, он и так редко их ощущал.

— Наверное, мы тебя разочаровали, — усмехнулся Кристофер, разглядывая строгие буквы имени на могильном камне. — Эндрю толком не может справиться с щитом — и, чёрт возьми, это вообще не щит, а какое-то орудие убийства! Я бы с таким справился, но не он. Неужели не было другого способа? И пусть ты твердил, что крепче всего семья, но не уверен, что обрадовался бы нашей связи с Мари. Да ещё охотники…

Кристофер умолк и посмотрел вдаль, на ряды тихих могил. Здесь похоронят однажды и его, и брата с сестрой. От этой мысли по спине прошёл мороз по коже, так неуютно стало. Ему надо выяснить, чего хотят охотники и на чьей они стороне. Отец всегда твердил, что Кристофер — старший, тот, кто ведёт за собой, но у него самого сейчас было ощущение, что всё разваливается, а он ничего не может сделать.

Или его так смущали мутные образы и загадки — что видения Мари, что слова Одетт, что ворон, которого брат кормил собственной кровью. Под таким колдовством современный мир будто отступал и обнажал острые древние таинства, которые Кристоферу совсем не нравились.

Кто-то точно должен знать, кем были последние охотники.

Кристофер — кинжал Уолтонов. И он готов убивать тех, кто угрожает его семье.

* * *

Кристоферу открыла Кейтлин, которая смерила его недовольным взглядом, но внутрь дома всё-таки пустила.

— Дугласу хуже, — скупо сказала она, ведя в гостиную. — Его рвёт, у него жар и видения о том, как каждый из нас умирает. Если твой брат…

— Эндрю не будет этого делать. Лучше не надо, правда. Мы не знаем, что это за проклятие. Неужели мало других колдунов? Обратись к Лоусонам.

— Значит, ты пришёл не помогать.

Кейтлин потянулась за серебряным портсигаром на столе и с раздражением закурила, избегая её взгляда. Она злилась от бессилия, что ничем не может помочь. Дело их семьи — смерти и ритуалы прощания, а не целительство или избавление от проклятий. Кристофер мог понять её чувства, но не такое колкое отношение, как к врагу. С Кейтлин он никогда не был близок и не особо интересовался, чем она живёт. Но ведь это не повод злиться, значит, было что-то ещё.

Правда, сколько он себя помнил, Кейтлин всегда вела себя немного высокомерно. Гордилась, кем она является, общалась только с ведьмами и колдунами, пренебрежительно глядя на простых людей, хотя к Шеанне не пошла. Её волновало ремесло отца, и этому она училась наравне с Дугласом.

Вот и сейчас она стояла, гордо вздернув подбородок, рука с сигаретой опиралась на локоть другой. Кейтлин всегда была худой, на вкус Кристофера даже слишком, и облегающая водолазка с узкими джинсами сейчас только подчеркивали это.

Интересно, как она отнеслась к тому, что мать их бросила? Собственных детей?

Дуглас точно переживал и не мог простить, Кристофер знал это. Кейтлин же всегда всё держала в себе.

— Проще разговорить дерево, чем мою сестру, — усмехался Дуглас. — Даже мне она не всё рассказывает.

Кристофер терпеливо ждал, когда она предложит пройти к брату или к их отцу, чтобы задать несколько вопросов, но не выдержал, когда тишина слишком затянулась.

— Так можно мне его увидеть?

— Имей совесть, он сейчас спит.

— У тебя какие-то ко мне претензии?

Она только фыркнула с выражением «как ты не понимаешь» и стряхнула пепел с тлеющей сигареты в вычурную пепельницу.

— Ты же пришёл допрашивать. Так давай, спроси, о чём хотел. Здесь только я, отца всё равно