забыли. Однако это обстоятельство его обеспокоило. А что, если он останется здесь навечно? Из еды были только заветренные недоваренные макароны, не прокисшие лишь благодаря холоду погреба, да кастрюля с водой. Сколько еще тут сидеть? Обещали отпустить. Но когда? И что потом будет? – вертелись в голове Игоря вопросы. – Может, условкой обойдется? Должно обойтись! Он ведь ничего такого не сделал. Алька ведь на него не заявит за вторжение к ней домой. Даже если эта тупая жирдяйка заявит, он ничего в ее комнате не взял. Между прочим, у нее дверь была открыта! Он просто вошел. Да, без спросу, отрицать не будет. Надо заметить, вошел к сестре, а не в первую попавшуюся квартиру! На это он и будет упирать. Игорь немного повеселел, ему самому понравилось, как ловко он все придумал – не подкопаться! Только как быть с этими двумя? Они видели, как он рылся в Алькиных вещах. – Игорь замер, прислушиваясь к звукам сверху. Ни глухой, размеренный скрип старого дерева, ни завывание ветра не выдавали присутствие людей. Ушли, что ли? Как ни крути, они застукали его на месте. Неувязочка получается, надо ее обмозговать.

1945 г. Освободители

За то время, пока Нина жила у Греты, она полюбила хозяйку дома. Хотя Грета оставалась по-немецки сдержанной, Нина чувствовала исходящее от ее сердца тепло. Старуха Рудберг скончалась год назад, и с тех пор от Нины не требовалось бывать в ее доме. Клаус изредка наведывался к Грете, обычно с целью поесть. Без материнского пригляду Клаус окончательно спился и имел весьма удручающий вид. Нина больше его не опасалась. Не только потому, что при Грете Клаус вел себя смирно. Немытый, с трясущимися руками, с помятым состарившимся лицом и шаркающей походкой Клаус походил на убогого, а убогих не боятся. Теперь Клаус вызывал у Нины лишь омерзение.

Стоял апрель сорок пятого года. Никто уже не сомневался в поражении Германии. Все, кто мог, бежали подальше от войны. Оставаться на пути наступающей армии было опасно. Обстрелы, взрывы, пожары, а также паралич прежнего мирного ритма жизни – с торговлей, коммунальным обслуживанием, возможностью добыть продукты – все это делало пребывание в городке напряженным.

Известие о гибели мужа Грета получила еще в январе, сразу после Нового года. Ее давно ждала у себя в Менхальторфе старшая сестра. Ни на что ни надеясь, Грета все еще оставалась в Блисдорфе. Ей не хотелось покидать дом, которому она посвятила много лет. Здесь все было своим, щемяще родным: скрипучая половица в гостиной, вид из окна на палисадник, узоры на обоях, бугорок на подоконнике, который подпирал переносное зеркало, когда Грета прихорашивалась на выход. В этот дом они с Гансом приехали после венчания; здесь она создавала уют, любовно подбирая вещи. Как же теперь это все оставить? Но дальше тянуть было нельзя, ибо ситуация с каждым днем становилась все опасней: пока еще дорога на Менхальторф была свободна, но завтра она могла оказаться в руинах войны.

Фронт стремительно приближался к Берлину. Грете Рудберг было очевидно, что войска Страны Советов неминуемо пройдут через Блисдорф. Она давно уже собрала вещи в дорогу, но с отъездом медлила. Грета настойчиво предлагала Нине поехать с ней.

– Спасибо, фрау! Вы очень добры ко мне, но я лучше останусь, подожду своих.

Грете эта идея не нравилась.

– Боюсь, что ты дождешься беды, – покачала она головой. – Обычно солдатам дается время на разграбление города. Будет очень жаль, если ты окажешься среди трофеев.

– Не переживайте, фрау! Это же наши солдаты, советские! Они не такие! – с жаром произнесла Нина. Глаза ее блестели, она с энтузиазмом ждала солдат, как еще никого никогда не ждала. В ее представлении советские солдаты были самыми прекрасными людьми на свете, которые никак не могут причинить ей, советской девушке, вреда.

– И все же, тебе лучше ехать с нами, – настаивала Грета. Она искренне переживала за эту юную и такую наивную девушку. – Моя сестра Эльза будет тебе рада. И ты сможешь в любое время уйти к своим, но когда станет безопасно.

– После того, что со мною было, мне ничего не страшно! – задорно заверила Нина. Она улыбалась, словно наступление Красной армии сулило ей несказанное счастье.

– Бедное, наивное дитя! – Грета прижала ее к себе. Она это сделала впервые и как будто удивилась сама себе. – Когда война доберется до улиц Блисдорфа, страшно представить, во что они превратятся! Люди говорят, Кенигсберг теперь не узнать, Лейпциг пылает пожаром, от Кельна осталась труха. Нина! Скоро здесь будет очень плохо. Вдруг ты окажешься под обломками или в горящем доме? И чем ты будешь питаться?

– Те деньги, что вы мне платили за работу, я почти не тратила. Я богатая! – призналась Нина.

– Боюсь, что рейхсмарки скоро превратятся в пыль.

– Ничего! Сдюжу! По дороге сюда мы вообще неделю не ели, а потом нас стали кормить супом из картофельных очисток, – похвасталась Нина. Ее лицо при этом светилось, будто речь шла о чем-то приятном.

– Ну, смотри, – вздохнула Грета. Она провела тонкой рукой по волосам девушки, как бы стараясь ее защитить. – И все же, береги себя. При любой опасности спускайся в подвал. Может быть, ангелы тебе помогут.

Грета поцеловала ее в лоб, на что в ответ Нина от всей своей открытой души облобызала ее лицо.

– Я тоже вас люблю, фрау! Вы такая хорошая, что я не могу ненавидеть всех немцев!

Грета не поняла истинный смысл фразы. Она растерянно смотрела на представительницу «низшей расы». Сама Грета и ее семья никогда не разделяла теорию нацистов, но им так долго и методично внушали превосходство немецкого народа над миром, что Грета невольно заразилась снобизмом. Еще год назад она и не думала, что сможет обниматься с человеком неарийского происхождения, да и вообще она была крайне брезглива до прикосновений, а теперь целует славянку. Это оказалось необычно и неожиданно приятно.

Чтобы побороть нахлынувшую сентиментальность, Грета достала из сумки блокнот и чиркнула пару строк.

– Возьми. Это адрес моей сестры в Менхальторфе. Мы будем тебя ждать.

– Спасибо! Я верю, что мне не придется ехать к вам. Но я вам напишу! Из дома!

После отъезда Греты и Марии Нина два дня прожила в ее доме, как королева. В первую очередь перепробовала всю оставленную снедь. Хоть Грета ее голодом не морила, но деликатесов девушке не предлагала, не считая угощений на Рождество и Пасху. Нине казалось, что она еще никогда так вкусно не ела. Даже в лучшие времена в родительском доме у них не