Шрифт:
Закладка:
– Ну да?
– Точно. Но хозяйке они особо не сочувствовали, а больше их занимало, что Гришка-алкаш оглох.
– Что-что? Ну-ка, с этого места подробнее!
– Ну, бутик в центре находится, а там, сама понимаешь, дома разные. И жильцы тоже разные. Бутик, конечно, шикарный, а служебная дверь выходит во двор. И двор, конечно, тоже закрыт – ворота, домофон и все такое, а во дворе – два флигеля. Один полностью выкупила фирма какая-то, а во втором до сих пор коммуналки где-то остались. Но подъезды не со двора, а с переулка, так что вроде бы никто по двору не шляется. Но это как посмотреть. Потому что подвальные окна во флигеле этом открыты для котов.
– Знаю, экологи закон такой провели – чтобы коты бездомные могли в подвалах зимой жить, а то иначе крысы расплодятся, и котиков опять же жалко.
– Вот-вот. А этот самый Гришка совершенный алкоголик, живет в коммуналке. И вот, когда приползает домой на бровях, жена его домой не пускает, пока не проспится. Он и идет в подвал, там себе местечко оборудовал, те же бабки ему матрас старый дали и одеяло. У нас народ сердобольный. Значит, Гришка и спит как раз под окошком, чтобы на свежем воздухе быстрее протрезветь. И вот рано утром дворник приходит, чтобы подмести, смотрит – из подвального окошка торчит голова этого самого Гриши, сам он без сознания, и кровь кругом. Дворник испугался, что помер он, ну, тут кто-то из соседей из окна увидал, вызвали «Скорую». Пока те приехали, Гришка уж очухался. Вроде и не пострадал даже, только оглох совсем. Ничего не слышит, головой трясет, кровь засохла уже в ушах.
– Вот как… Интересно… – Дуся скороговоркой передала про лопнувшие барабанные перепонки у всех трех трупов и про то, каким образом, по мнению отоларинголога, это могло быть сделано.
– Стало быть, Григорий этот мог звук услышать, но поскольку не рядом находился, а снаружи, то только оглох, а то бы и помер… Слушай, я потолкаюсь еще во дворе, узнаю у старух, в какую больницу этого алкаша отвезли, может, он что видел…
На том и порешили, и распрощались, довольные друг другом.
Сквозь сон пробился смутно знакомый мужской голос:
– Ну как, Мила-джан, не надумала?
Мила открыла глаза, попыталась понять, где она находится. Память не хотела возвращаться, перед ее внутренним взором высвечивались только какие-то отдельные сцены, словно кусочки огромного пазла – пропахший бензином салон такси, просторный зал аэропорта, купе поезда… и страх, постоянный страх. Чувство загнанной жертвы, чувство дичи, которую настигают охотники…
Тут раздался другой голос – женский, раздраженный:
– Куда ты прешься, Алишер? Здесь же женщины!
– Не волнуйся, Динора, я на тебя не смотрю! И ты меня вообще не интересуешь, я с Милой поговорить хочу!
– Да она еще спит. Оставь ее в покое!
– Да я ей только хорошего хочу, я ей добра хочу!
– Вот и хоти ей добра из коридора!
Мила тряхнула головой, села в кровати.
Она находилась в тесной, душной комнате, где едва помещались четыре кровати. Две были застелены, на третьей сидела смуглая полная женщина средних лет с черными распущенными волосами, тронутыми сединой, с яркими маслинами карих глаз.
Возле двери стоял коренастый лысоватый узбек с густой черной шерстью, выбивающейся из рукавов и из выреза футболки. Облокотившись на притолоку, он улыбался приторной, как рахат-лукум, улыбкой, поблескивая золотыми зубами.
– Видишь, Динора, она уже не спит! – проговорил он, широко улыбаясь, так что стала видна вся челюсть.
– Конечно, если ты ее разбудил…
– Мила-джан, – узбек снова повернулся к Миле, – ну как, не надумала? Пойдешь ко мне работать?
В памяти Милы начали складываться кусочки пазла.
Она вспомнила, как оказалась в этой квартире, в этой ночлежке. Вспомнила, что этот лысоватый узбек, Алишер, предлагал ей работу в овощном ларьке…
Нет, она еще до такого не опустилась. Она перебьется, выкрутится, найдет выход…
Не то чтобы работа в ларьке была ниже ее достоинства – просто, согласившись на нее, она признала бы свое окончательное поражение.
– Алишер, выйди! – проговорила Мила, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – Дай мне одеться!
– Ты слышал, что она сказала? – Динора свела брови. – Выйди по-хорошему, а то я тебе последние волосы выдеру!
– Молчи, женщина! Нельзя так разговаривать! – Алишер обиженно нахмурился, исчез в коридоре, что-то проворчав напоследок.
Тут же на его месте возникла самая настоящая ведьма – старуха с торчащим вперед одиноким зубом, с паклей седых волос, выбивающихся из-под черного платка.
– Девочки, кр-расавицы! – прокаркала она, входя в комнату. – Как у вас тут – порядок?
– Порядок, Марта Васильевна! – угодливым голосом отозвалась Динора. – Полный порядок!
– А что-то вчера вечером шум у вас был…
– Нет, ничего такого не было… может, радио кто-то включил, а так – ничего…
Старуха повернулась к Миле, цыкнула единственным зубом и проскрипела:
– Деньги давай! Сейчас давай! Я вчера тебя впустила, потому как тебя Ревшан привез, но у меня тут не благотворительная ночлежка! Хочешь у меня жить – плати!
– Я заплачу, Марта Васильевна, непременно заплачу! – Мила не сумела сдержать жалостливые нотки в голосе.
– Само собой, заплатишь. И заплатишь прямо сейчас! – Старуха все поняла по ее жалкому виду, подошла ближе и протянула костлявые руки, так что Миле показалось, что сейчас схватит ее за шею и начнет душить.
– Дайте хоть одеться! – Она отшатнулась, прижавшись спиной к грязным обоям.
Старуха нехотя отодвинулась, так что Мила смогла оглядеться.
На стуле рядом с кроватью висела куртка. Дешевая, неказистая. Явно не ее куртка. Или все же ее?
Путем мощного умственного усилия Мила нашла нужный кусочек пазла, вспомнила, как вчера выменяла эту куртку на свою новую, красивую и дорогую.
Чтобы в очередной раз скрыться, уйти от охотников, от преследователей.
Значит, это все же ее куртка…
И если у нее остались какие-то деньги, то они в карманах этой куртки…
Мила проверила карманы, нашла кошелек – дорогой, красивый, ее собственный. Последняя вещь, оставшаяся от прежней жизни. Оставшаяся от прежней Милы. Открыла его – и с тоской увидела, что внутри – всего пара мелких купюр.
Ну да, ведь она вчера потратила почти все оставшиеся деньги в кафе аэропорта и на такси…
В памяти сложились еще несколько кусочков пазла.
Вчерашний день понемногу проступал сквозь густой туман.
Одну из оставшихся купюр Мила вынула, протянула старухе. Вторую решила
