– Залезай, поехали, – сказала она мне.

И как будто свершилось чудо, при звуке ее голоса мне привиделась ее грудь, и я подумал, что жизнь прекрасна. Уже двенадцать лет я так не думал. Двенадцать лет и пять месяцев. Может быть, именно потому, что голова у меня была занята тем, как сто пятьдесят девять месяцев назад я развелся с Лидией, восемьдесят шесть месяцев назад бросил мерзкую тварь Мерседес, восемьсот двадцать два дня назад сбежал от Сони, а теперь мир со своими путеводными звездами открывается передо мной, как в кино, я не разглядел, что в джипе не было никаких жевательных резинок и Джейн тоже не было, а сидел там здоровенный шкаф, обчекрыженный, короткошеий и, судя по тому, как он постукивал большими пальцами по рулю, чрезвычайно нетерпеливый. Ars longa, vita brevis[98], провозгласил в своем Послании святой Иаков[99]. И действительно, жить мне оставалось недолго, потому что Пепус схватил меня за воротник и швырнул к шершавой стене переулка, даже не выходя из машины. Вообразите себе, братие, что же произошло, когда он вышел из джипа; он схватил меня за волосы и поднял в воздух, туда, где смердело его вонючее дыхание. Он был из тех, кто все решает кулаками: расколол мне три зуба, повредил селезенку и сломал три ребра. Я был весьма заинтересован в том, чтобы превратить его сольное выступление в более выгодный для всех участников действия диалог, но должен признать, что ответить ему как следует мне не удалось, в основном потому, что в это время я предавался размышлениям о своей долгой, плодотворной и удивительной жизни, особенно в той ее части, где, на радость маме и, скорее всего, и папе, я бросил семинарию и стал трястись над женщинами, чтобы не обжечься, и решил, что на словах апостола Роберта Фриппа nocte te ipsum[100] будет с тех пор строиться вся моя жизнь. После долгого битья маньяк, видимо, утомился, поскольку решил, что пора заканчивать, и мастерски меня нокаутировал. У меня перед глазами взорвался фейерверк необычайной красоты, и живший во мне мир погас.

Насколько я понял, поправляясь по прошествии недели, Пепус забросил меня в джип, а потом любезно предложил покинуть машину на почтительном расстоянии от кафе, не знаю, как именно он это сделал, но подозреваю, что мне пришлось некоторое время катиться кубарем, потому что одежда у меня была покрыта коркой из глины и травы. Во всяком случае, на рассвете я очнулся около шоссе, ведущего в Вальвидреру[101], голова у меня раскалывалась, каждый вдох отдавался болью, рот был полон крови, челюсти в плачевном состоянии, и, в общем и целом, я разительно напоминал святого Лазаря[102]. Я ощутил себя Иовом, и роль эта вовсе мне не нравилась, а посему я решил направиться домой. Это одухотворенное Странствие по каменистой Пустыне, озарение по Дороге в Дамаск, плодотворное Мистическое откровение продлилось три часа. Animam pro anima, oculum pro oculo, dentem pro dente[103], как сказал наш Господь Иисус Христос, и вслед за ним я принял эту евангельскую проповедь, а потому, как только душа моя и тело оправились от потрясения, я отправился красть двустволку для охоты на кабанов, которая висела у папы на стенке на даче в Серданье, в той области, где если когда и встретишь кабана, так разве что в рагу или в виде жаркого под шоколадным соусом. А кражей это было потому, что, явившись на дачу, вспомнил, что дом этот отец продал уже лет шесть или семь назад. Лезть туда было совестно, но я решил, что не зря же я туда ехал, да и ко всему прочему, во-первых, этот мужик даже замок не сменил, а во-вторых, его двустволка, настоящая ФР-50 шведского производства, была с оптическим прицелом, так что если кого и можно во всем этом винить, то только его тупое разгильдяйство. Вдобавок выяснилось, что новый хозяин хранит коробку с патронами там же, где хранил ее папа. Так что я зарядил ружье патронами и запасся терпением, отправляясь на поиски, и стал искать без спешки, думая о том, что Бог все устроит, размышляя о том, что в Евангелии от Фриппа Господь говорит, ты что, не видел птиц небесных, как они, суки, летают туда-сюда и спариваются беззаботно? Именно так Бог защищает и хранит все свои создания; как же ты думаешь, что Он не защитит тебя, Кикина Барселонского, любимца своего? И воодушевленный этой верой, я искал, расспрашивал и наконец нашел отличное место, то, где мне следует быть, чтобы исполнить, что дóлжно, в проеме между верхним этажом и крышей подходящего дома, в квартале, носящем имя Ничья Земля. Ух, третья или четвертая вариация, imitatio[104] в четыре голоса, какое богатство идей. Почему же Фишер до недавних пор прозябал в безвестности, Господи? Почему святой апостол Рыбак скрывал от нас существо своего искусства?

Я целый день сижу на этом чердаке, полном дерьма, и мертвых голубей, и отвратительной, необъяснимой вони, к тому же здесь есть еще одно неудобство, и состоит оно в том, что я не могу распрямиться, а если забываю об этом и встаю иногда в полный рост, то стукаюсь затылком: похоже, оттуда уже идет кровь. Однако волшебное отверстие в укрытии Святой голубятни расположено как раз напротив моей цели. Такова воля Господня, и посему я нарек Святую голубятню именем Истины, хотя другие назовут ее «Сейчас и Здесь». Еще один недостаток Святой голубятни состоит в том, что тут жарко, как в пекле. И все же, если для того, чтобы найти это отличное укрытие, по воле Господней мне пришлось сначала у входа в здание обезвредить консьержа, который грубо и невоспитанно пристал ко мне с вопросами о том, куда я собрался со своей двустволкой, она приобретает еще большую ценность в глазах Божьих, в глазах Человечества, в глазах Истории. Я почти не могу сдвинуться с места, и ногу у меня сводит время от времени, но я восхваляю Господа за то, что Он указал мне Укрытие и дал мне возможность отвлечься от всех неудобств сначала вместе с absent lovers, absent lovers, absent lovers с кассетной пленки, сплошь полной только Нилом, Джеком, Мной, а теперь в сопровождении седьмой, и последней вариации святого Фишера, которая останется со мной до тех