Шрифт:
Закладка:
Роза помогает Яне и Радиму в ресторане. Радим получил повышение. Он контролирует работу всего общественного питания в округе, сообщила ему Мария позже, и Амброж заметил, что Розино имя она произнесла запнувшись, хотя он давно объяснил ей, какую странную шутку сыграла судьба с Розой, полунищей батрачкой, замахнувшейся на добро своих хозяев. И про Яну он тоже частенько говорил с Марией. Он с нетерпением ожидал известий о дочери. За все эти годы Яна не проявила ни малейшего интереса к отцу. Амброж винил Радима. Одного поля ягода с теми, кто не слишком обременяет себя работой! Работник просвещения! Это он-то, официант! Был бы хоть стоящим мужиком, таким, которому можно доверить любое дело, который не побоится признаться, если чего-то не понимает или не умеет. Типы вроде Радима только вредят делу и людям своей трепотней. Слабак и показушник. Такие все только усложняют. А чуть что — в кусты! Вот и пришлось обратно в трактир возвращаться! Но пиво наливать он, видите ли, уже не желает, это ниже его достоинства! Привык к почету. Сейчас он снова на коне и опять дрожит от страха, как бы ему не припомнили тестя, врага того самого нового, что дает Радиму его легкий хлебушек…
Амброж после этой новости ходил мрачный. Мария рассказала ему и то, что он давно знал сам. Мельник сошел с ума и помер.
И опять Амброжа мучили думы, отчего спятил мельник. Сломался, поняв, что не вернутся больше времена, когда был славен мельников род и катались они как сыр в масле? А может, от угрызений совести?.. В конце концов Амброжу пришлось смириться с мыслью, что тайна сия ушла вместе с мельником. И это его право. «Но и у меня тоже есть право доказать самому себе, что я от своей реки не сбежал!»
Амброж еще раз взглянул на сову и подумал: «Вот кабы сова могла говорить! Уж она-то знает правду про все, что стряслось той ночью…»
Он махнул рукой и, словно извиняясь, улыбнулся растревоженной птице. «Впрочем, что ты можешь знать? Одному богу известно, какой ты по счету потомок той старой совы…»
Амброж спустился вниз и вышел на воздух. Вздохнул глубоко. Все, казалось, уже прошло, да вот увидал ночную птицу… Этой встречи он не предвидел.
Но вскоре вернулась решимость. «Я не за тем сюда приехал! Не вздыхать да вспоминать. К чему тогда были все эти долгие сборы и беготня в поисках необходимого инструмента?»
Он окинул взглядом кузню. «Будет нелегко, но раз я все-таки приехал, то должен сделать задуманное!»
Присмотрев подходящий куст, Амброж обрезал несколько веток. Соорудил подобие веника и внес в дом. Разгреб на кухне щепки, листья, бумагу. Открылся дощатый пол. Он хорошо помнил кухонные исхоженные половицы. Потопал ногой на том месте, где когда-то стоял шкаф. Удовлетворенно кивнул головой. Местечко вполне подходяще для спального мешка и одеяла.
С облегчением, будто после тяжелой работы, Амброж выбрался из дома, опустился на траву рядом со своим мешком и поднял лицо к небу. Небо было чистым, и закатное солнце медленно плыло к горам на горизонте. Самое время закурить. Амброж нащупал в кармане пачку, вытащил сигарету и, разминая, с усмешкой прикинул: «А что, если понадобится свернуть цигарку? Сумею? Если понадобится или сам захочу, наверное, сумею».
Он пускал дым, и колечки его легко волнились от едва заметного дыхания реки. В высоком небе носились ласточки. «Охотятся за мошкарой. Коли комарье да мошки вьются столбом, жди завтра хорошей погоды. Когда-то на это полагались, значит, и нынче можно надеяться. Прежде мы старались как можно лучше понять природу. Выйдешь утречком из дому, прислушаешься, вздохнешь поглубже и оглядишься, далеко ли видать. А сейчас включаешь телевизор и тебе объявляют, какая будет завтра погода. Держим в голове карту чуть не половины мира и ждем всяких там от самого моря наступающих фронтов да изменений давления. А что делается под самым носом, не больно замечаем! Хорошо, конечно, что человек теперь так много знает, но зачем же тогда удивляться самому себе? В нас всякого добра понамешано, и наверняка так всегда и будет, потому что человек — существо сложное… Знаний все больше, но разобраться в себе времени почти не остается…»
Со стороны леса через реку перелетел сарыч. Опустился на берегу. Амброж вспомнил свою сову под крышей кузни и, поспешно придавив сигарету, стал распаковывать рюкзак. Он выложил на землю хлеб и консервы, спиртовку, спальный мешок, свитер, что связала ему Мария, фланелевую рубаху и плащ. В самом низу нащупал связку больших гвоздей, железные скобы, пилу-ножовку и острый, недавно наточенный топор. Последним на свет появился каретный фонарь. Купить эту штуковину оказалось делом нелегким. Пришлось долго искать. Ада Бас, с которым он вместе работал на складе большого торгового дома, его друг-приятель еще с тех времен, когда Амброж только обвыкался на прокладке тоннеля под могучей плотиной, этот самый Ада был, кроме Марии, единственным человеком, посвященным в планы Амброжа. «Не дури! Не езди туда! Ты уже забыл, почему уехал? Вспомни, сколько времени прошло, пока ты не смирился, пока наконец не допер, что правда, бывает, не выходит наружу и через много годков! Но человек должен жить дальше, даже если его гложет обида за возведенную на него напраслину!» — так говорил ему Ада Бас, и Амброжу приходилось признавать, что он прав. Басу Амброж верил. Много горюшка хлебнули они вместе. Их подружила вода. «Ты говоришь о течениях?» — раздался его густой бас, когда Амброж как-то вечером рассказывал в общаге ребятам, как сплавляют по реке лес. Амброж оживился, кивнул головой и с любопытством взглянул на косматого мужика, а тот продолжал, будто бубнил молитву: «Ну а что ты скажешь насчет Сахарной головы?» Амброж ответил: «А за ней Щука!» Зубодер! Перинка! Моисеева скрижаль! Дедок! Они выкрикивали эти названия, словно хлопали козырными картами о столешницу, то Амброж, то Бас по очереди, проплыв таким образом долгие километры по знакомой реке и перечислив все коварные скалы и водовороты на ней. Эти опасные места имели свои имена и свои трагедии: «…об Головорез в щепки разбился плот,
