В зал вошел еще один и, не тая испуга и изумления, подтвердил, что, мол, да, свет в низине горит, и не иначе, как в кузне.

— Матлоха не такой человек, чтобы трепаться, да и зрение у него еще хоть куда! — решили мужики и бросились к широким окнам. Ладонями загораживая глаза, прижавшись к стеклу, они старались сквозь темноту разглядеть, что там творится…

Да, в самом деле, на дне низины желтела светлая точка. Огонек был словно втиснут в узкую рамку окна с выбитыми стеклами. С такого расстояния, конечно, не увидишь, но кому же не знакомо это покосившееся строение? Дождями и морозами обглоданные стены. Провалившаяся крыша. Никто не жил поблизости, и некому было закрепить первую оторвавшуюся когда-то тесину, чтобы ветрам неповадно было разбойничать в доме. Заброшенное, угрюмое место. Лишь шум реки, упрямо преодолевающей пороги. Кузня стоит на самом берегу.

— Может, ты на это нам что-нибудь скажешь, хозяюшка? — язвительно крикнул хромой мужик.

Буфетчица, женщина лет сорока, низко наклонилась над отполированной до блеска пивной стойкой. За ее руками, ополаскивающими пол-литровые кружки, и колышущейся в вырезе блузки грудью постоянно следило несколько пар мужских глаз. Женщина не подняла головы:

— А чего тут говорить!

— Да ведь это же твой родной дом, Яна, — насмешливо заметил кто-то.

Она согласно кивнула.

— Да, родилась в кузне, что правда, то правда. Только над чем же тут насмешничать? А сами-то уже забыли, откуда родом? Забыли про свои развалюхи там, внизу?

Те, кто постарше, сконфуженно потупили головы. Младших ее замечание рассмешило. «Как ни верти, а наше старичье как было, так и есть деревня деревней! Но корней своих стыдятся», — балагурили они с буфетчицей. Расплатились и ушли, оставив после себя пустые бутылки из-под тоника и содовой. Вскоре с улицы послышалось рычанье моторов, и машины, на которых они шоферили, уехали.

— Может, мы и есть деревня деревней, зато наша молодежь в большие аристократы выбилась! — прокомментировал кто-то из оставшихся.

— Как бы там, внизу, пожара не случилось, — дохромав до стола, подзуживал взъерошенный мужик, и Яна поглядела на него, будто говоря: «И чего это вас, Кришпин, больше всех разбирает!»

Она закончила мытье кружек и обтерла руки об фартук. Ее муж скинул клетчатый пиджак, повесил его на вешалку под рекламой кока-колы и «будвара»[4] и, аккуратно орудуя краном, принялся наполнять пивом пол-литровые кружки:

— Если бы кузня сгорела, не пришлось бы ее сносить! Опять же меньше работы!

Все молчали, никто ничего не добавил к его словам. Дело обстояло именно так. Оставленная деревня уже несколько лет зарастала крапивой и лебедой. Вот-вот превратятся в руины мельница и кузня. До них руки дошли в последнюю очередь. Они стояли уже пустые, брошенные, когда низину стали готовить под обширное водохранилище. Оно и к лучшему — когда взорвут две эти развалины, некому будет по ним слезы лить. Мельница и кузня, словно заклятые, разрушались сами по себе. Убогое зрелище! Каждый, кого нужда заставляла идти мимо, старался сделать крюк в обход.

Двери ресторана распахнулись, и в зал вошел высокий парень с рюкзаком на спине. Поздоровался и направился в угол, где стоял пустующий стол. Это было его постоянное место. Он сел и, сняв очки, принялся тщательно протирать запотевшие стекла.

— Твои ребята уже уехали…

— Здорово спешили… Знать, было куда!

— А я вот задержался, — сказал парень.

— Эй ты, наука, мимо кузни часом не проходил? — спросил кто-то, с подчеркнутым ехидством налегая на слово «наука».

Тот утвердительно кивнул головой. Он уже успел свыкнуться с насмешками кой-кого из местного старичья, и его ничуть не трогало, что лишь немногие принимали всерьез археологическое обследование дна будущего водохранилища.

— Кто-то зажег в кузне свет! — нетерпеливо сказал один из присутствующих. — Мы видали, что там горит лампа!

Молодой человек опять кивнул и, сняв очки, проверил стекла, держа их против люстры.

— Есть там кто? — спросил Кришпин.

— Ты не мог не заметить…

— Какой-то дедок, — равнодушно сказал археолог. Он надел очки и благодарной улыбкой встретил появление тарелки с супом, поставленной перед ним буфетчицей.

— Значит, ты с ним разговаривал?

Парень впился зубами в ломоть хлеба и отрицательно замотал головой. У него к этим мужикам тоже свое отношение. Не в первый раз строят насмешки над его работой. Сейчас он испытывал некое злорадство. Они выжидательно уставились на него, и теперь он может отыграться. Само собой, молодой археолог и не думал докладывать им о своем разговоре с тем, из кузни. Эта необычная встреча не выходила у него из головы. Весь долгий путь по узкой тропе сюда, наверх, в этот щедро освещенный ресторан в Новом Брудеке, парня не оставляла мысль о старике, оставшемся внизу. Парень ел и поеживался, ощущая на себе пристальные взгляды: «Ого, мои шансы у них здорово поднялись бы, наплети я им что-нибудь эдакое, сенсационное!»

— Как он хоть выглядит-то?

— Совсем старик, что ли?

— Должен быть старый! И росту большого, — подсказывал кто-то.

— Чего он хоть говорил?..

Археолог капризно пожал плечами и только тут заметил, что буфетчица, вот уже несколько месяцев присматривающая за его комнаткой под крышей, с великолепным видом на новую деревню и глубокую низину, стояла, боязливо потупившись, будто в страхе ждала именно тех слов, которые будут сейчас произнесены.

— Может, это твой отец, Яна! — крикнул хромой, допил свое пиво и, куражась, грохнул кружкой об стол.

Муж буфетчицы вздрогнул, не в силах скрыть испуга.

— Он бы не посмел вернуться!

— Вот еще! А почему это он не может вернуться к себе домой? — возразил Матлоха.

— Вы что, уже позабыли? — опять заорал Кришпин и возмущенно затюкал палкой по ковру, что покрывал пол большого зала.

— Имеет право вернуться! Тут его дом!

— Ему тогда ничего не доказали! Не смогли!

— А я вот калекой на всю жизнь остался!

— Уж ты-то, Кришпин, и на этом подзаработал неплохо!

— Кузнец первый раскусил, что ты за штучка!

— Мужики, помните… — захохотал Трояк, — ведь это он прозвал Кришпина «товарищ сенатор»!

— Нынче тебе все здесь у нас обрыдло, уже из ноздрей лезет, и поработать «сенатором» тебе бы следовало еще кое-где. В другом месте! — с преувеличенным сожалением хохотнул кто-то из мужиков.

— Дурачье! — орал Кришпин.

— Наломал ты тут у нас дров!

— Значит, на меня с ружьем надо?

— Может, и с ружьем! Только он к тебе и с делом подходил! Чего-чего, а ума ему не занимать стать!

— В ту пору на умные речи было начхать, — насмешливо отбрил Кришпин и махнул палкой, будто желая навсегда прогнать даже