Велибор молча наблюдал за работой осиротевших дружинников. Рагдай, изменившийся до неузнаваемости, руководил горестным строительством. Всегда весёлый, решительный, теперь он отрешённо раздавал поручения, стягивал верёвками брёвна, посылал дружинников в Перунову крепость за маслом. Лишь изредка он заходил в избу воеводы, чтобы поговорить с его дочерью. Родослава же готовила отца к погребению с самой ночи, неустанно читая молитвы и проводя обряды. Велибор не смел мешать ей, даже прибывшим из Полозова разведчикам велел ждать Акимовну в остроге и в избу не заходить.

«Отчего Роду величают то Огнеяровной, то Акимовной? — подумал он, пытаясь отвлечься от печального зрелища. — Сколько чад усыновлённых именем отчима нарекаются, а за ней оба отца остались».

Помнится, он уже спрашивал её об этом, когда-то очень давно, но в ответ получил лишь подзатыльник. Это на самом деле было странно и непривычно, но те, кто хорошо её знал, обращались к ней «Родослава Акимовна»; все те, кого богатырша держала на расстоянии, — «Родослава Огнеяровна». А при Акиме её «Огнеяровной» никто не смел называть. Чудно. Поёжившись, Велибор скрестил на груди руки, горестно взглянул на связки хвороста, которые дружинники укладывали у столбов.

— Эх, батый, малость дочери не дождался, — прошептал он. — Хоть не родная, а любила тебя всей душой.

— Родной человек не обязательно должен быть с тобой кровью связан, — возник из ниоткуда низкий женский голос.

Нахмурившись, Велибор повернулся к бесшумно подошедшей Родославе.

— Тебе надобно колокольчик на шею повесить. Чего пугаешь?

— Не больно-то ты испугался, — заметила богатырша.

— Я как-то спрашивал тебя, да ты не ответила. Отчего имя кровного отца оставила? Ходишь по свету с двумя отчествами.

Рода молча опустилась на бревно, всматриваясь в подготовленное кострище. Заправив за ухо выбившуюся прядь, отвязала от ремня флягу. Живительная влага коснулась пересохших губ; тонкий ручеёк, блеснув, пробежал по подбородку и шее. Смахнув с рубахи прохладные капли, Рода посмотрела на друга, пристально, холодно. Её взгляд редко нёс тепло — в сером дыму выразительных глаз отражались либо созерцание иных миров, либо равнодушие.

— Мой кровный отец не умер да не отрёкся от меня, — заговорила она. — Меня отдали во служение Макоши. Мой удел ведовской. В нём нет места семье, нет места простым радостям. Когда же Род передал меня Перуну, он изменил мой путь. Абатур мог не принимать меня в семью, мог не любить, Аким мог не становиться мне отцом. Все они могли не принимать меня. Могли, да не стали. С иным ремеслом я обрела иную семью, да при том осталась своего рода-племени. Посему по обычаю, по закону я Огнеяровна, а по совести, по сердцу — Акимовна… Коли спросить тебе боле не о чем, то пойдём. Хочу, дабы вы с Рагдаем отца несли, аки самые близкие его ученики.

Кивнув, Велибор молча направился к острогу; худощавая тень вилась возле него — Рода шла следом, не спеша догонять. Её жилистое тело не утратило женской грации, неслышная поступь придавала сходство с диким зверем. Будь она в простом платье, ничто не выдало бы её ремесла, кроме слишком широких для женщины плеч. Сейчас Родослава, безучастно смотря перед собой, пыталась принять произошедшее и предугадать грядущее.

В избе Акима было многолюдно. Каждый хотел в последний раз поклониться великому воеводе, проститься. Протиснувшись в светлицу, Велибор обернулся, но Роды не было рядом. Недовольно поворчав, он подошёл к широкому столу, на котором стояла резная лодка, словно колыбель, скрывающая Акима. Сжав широкий борт, Велибор наклонился к учителю, коснулся могучей холодной руки — на бледное лицо в обрамлении седой бороды и волос падали лучи уходящего солнца, белая рубаха скрывала неподвижную грудь. Выпустив руку Акима, Велибор поднял взор на Рагдая:

— Ну что, понесли?

— Понесли, — еле слышно шепнул Рагдай.

Ещё два дружинника подошли к лодке, помогая поднять её, возложить на плечо. Воины расступились, освобождая путь.

Солнечный свет ослепил глаза, лишь стоило выйти из избы. Голоса дружинников смолкли разом. Потерев веки, Велибор увидел Родославу. Она стояла в полном облачении — чёрные ножны мечей красовались на бедре, кольчуга доходила до колен. В руках богатырша держала отцовский щит с лежащими на нём мечом и шлемом. Не проронив ни слова, Рода направилась к поляне. Дружинники серебристым озерцом последовали за дочерью воеводы, с каждым шагом приближаясь к кострищу.

— Олех, отчего я не слышу весёлых песен? — пробормотал Рагдай, буравя взглядом спину Велибора.

Молодой мужчина непонимающе посмотрел на старшего дружинника, помявшись, возразил:

— Да как же, Рагдай?

— Ой, да почто ты меня губишь, — неожиданно для всех запела Рода, — в очей омуте топя? Не прогонишь да не приголубишь, извела меня ты, извела…

— Пред тобой, главу склоняя, на заре предстану я, — подхватил Рагдай. — В твою власть сдаюсь смиренно, жизнь моя, душа моя…

Вздохнув, Олех вытащил из-за пояса свирель, подхватил мотив любимой песни воеводы. По его примеру дружинные братья брали в руки гудки и домры, провожая своего наставника так, как он завещал, — без горести, без скорби.

Тяжёлую лодку возложили на кострище, Велибор с Рагдаем подняли кувшины с маслом. Вязкое блестящее масло расползлось по хворосту, застучало по земле. Двигаясь по спирали от кострища к выходу из круга, Акимовы ученики осушили кувшины, встали за спиной Родославы. Музыка смолкла, словно и не начиналась; Рода положила у входа в круг щит, меч и шлем.

— Макошь, Великая Матерь, — заговорила она, отвязав от рукояти меча отцовский пояс. С каждым сказанным словом богатырша проводила пальцем по плетению, повторяя рисунок вязи. — Величайся над мирами, уплетай судьбы людские, храни равенство жизни да смерти. К Тебе, Преславная Матушка, обращаю мольбу свою, отворяю душу. Уплети, Мати, лета отца мого, кои не доходил он по земле Твоей. Уплети во вязь светлую да передай во длани белые Мары Свароговны.

Протянув руку, Родослава взглянула на своего воина, стоящего в тени раскидистых елей. Мужчина подошёл к ней, молча передал пучок сухой травы, отступил на шаг. Богатырша согнула пучок, завертела, ловко переплетая в подобие куклы.

— Мара-Маренушка, княжна Смертушка, всесильная Владычица Нави, к Тебе взываю, услышь! Пребудь с отцом моим, укажи ему путь в чертоги свои, очисти дух великий, упокой в Слави благостной. Мудрая, справедливая Матерь, прими у Макоши вязь не отжитых лет его, не дай раствориться в Яви. Взываю к Тебе, Марена Свароговна, не оставь витязя светлого, что верой, правдой до вздоха последнего хранил земли Тарха да Тары, хранил люд славянский.

Сжав сплетённую куклу, Рода протянула её своему воину. Следопыт поднёс к ней факел, и огненные языки перекинулись на сухую траву. Поднявшись, богатырша зашагала по спирали