есть, оказалось, такая мысль то ли у Третьяка, то ли у Локтева. Оставили белые, но пришлось дозаказывать и обычные. В общем, Бадаева люди видели весь день тут и там. «Тут и там» вообще-то значит «нигде». Но у Бадаева работа и впрямь — прыгать по территории, а что точно было десять дней назад по минутам помнить невозможно.

— И вы не отлучались никуда от ЦСКА?

— Все время там, на виду у людей.

Покровский кивнул. Не стал углубляться: некоторое примерное алиби у Бадаева есть, а есть ли реальное — посмотрим. Важно было в глаза глянуть: вроде не боится. Но глаза медленные, несколько бараньи. Может, не понимает просто, что пора бояться.

Жара спадает, суббота покатилась к вечеру. Покровский решил пройтись до Белорусского вокзала по бульвару посреди Ленинградки. Думал, заглянуть ли все же на сто грамм в какой-нибудь кафетерий. Нет, лучше перетерпеть. Временно успокоил душевное жжение стаканом воды без сиропа.

Вот дом Ярковых с этими глупо-узкими пародийными балконами. Странное, конечно, архитектурное решение: жилье шикарное, а балконы сплющенные. На одном из них стояли лыжи. Покровский прикинул, не балкон ли это Марии Александровны Ярковой. Этаж тот, совпадает, а какая квартира от угла… Примерно эта и есть.

На балконе Ярковой не было лыж два дня назад. Но поставить их можно за минуту. По полминуте на лыжу. И Покровский не был уверен, что точно определил принадлежность балкона.

Поискал глазами телефонную будку: вот она, на другой стороне Ленинградки. Покровский пропустил звякнувший трамвай, перебежал улицу.

Конечно, Мария Александровна вряд ли узнает голос Покровского по телефону. Но если есть кем подстраховаться, то разумно подстраховаться: сержант милиции как раз возмущенно направился к Покровскому. Нельзя так нагло пренебрегать правилами дорожного движения на глазах стража порядка. Бегай ты сколько хочешь на красный, пусть тебе все руки-ноги поотсечет, но не дразни! Покровский представился, показал удостоверение. Сержант уважительно козырнул. Покровский изложил свою просьбу. Сержант не нашелся с ответом. Покровский изложил просьбу повторно, объяснил, зачем это нужно. Сержант, дико извиняясь, попросил еще раз предъя… показать удостоверение. Покровский показал. Сержант вошел в телефонную будку. Покровский из-за его спины поставил в приемник двухкопеечную монету, продиктовал номер.

— Здравствуйте, — сказал сержант. — На ваш балкон наш сокол залетел и чё-то затихарился… Чей наш? — сержант забыл, посмотрел на Покровского.

— Ты из общества соколиной охоты, — подсказал Покровский.

— Я из общества соколиной охоты… Да, прошу посмотреть.

Мария Александровна вылетела на балкон с лыжами. Кутается в шаль.

— Трубкой стукнула, — сказал сержант.

— Не оборвалась связь?

— Нет вроде.

— Сейчас скажет, что нет сокола, ты извинись, скажи, что перепутал.

— Алло! Нету? Извините, значит, я перепутал…

Покровский задумался. Лыжи, может, в спальне покойная мать хранила, а Мария Александровна переместила их на более подходящее место. Чего, собственно, думать, можно спросить.

Посидел немного во дворе Ярковой, понаблюдал за обстановкой. Доминошники, дятлы большого города, еще стучат в глубине двора, пока видны точки на костяшках, но сумерки наползают, тени поплыли. Мат доминошников звучит выпукло, четко. Пошел в подъезд, звонить в дверь сразу не стал, пригнулся к скважине, прислушался. Тут интуиция не подвела, хорошо, что не стал звонить. Из квартиры доносились глухие механические звуки… однозначный ритмический рисунок.

Решил, конечно, не тревожить.

Домой пришел не поздно, полно еще времени пластинку послушать и журнал почитать.

Лифт не работал, поднимался пешком, с лестницы увидел что-то белое на двери своей квартиры. Листок белеет, записка.

1 июня, воскресенье

«Каждая доярка на поясе носит мешочек со смесью из сухого толченого дудника, муки и соли. Щепотку этой смеси дают неспокойной самке оленя. Реакция мгновенная и удивительная: животное застывает на месте, закрыв от удовольствия глаза, самозабвенно облизывается и позволяет делать с собой все что угодно».

Интересно, употребляют ли этот дудник с мукой сами доярки. Доярка ведь тоже, в общем и целом, самка… другого животного. Грянет ли аналогичный эффект?

Покровский потянулся. Взял часы с тумбочки, завел их. Позвонить в Ленинград и дождаться звонка от Насти Кох. В Ленинграде пусто, а с Настей на точное время не договорились.

Статью о прекрасной Лапландии, что раскинулась на территориях Норвегии, Швеции, Финляндии и СССР, Покровский начал перед сном, а утром встал на пять минут, выпил воды, лег обратно в кровать и статью добил. Наскальная живопись старше четырех тысяч лет, хитрая инженерия коты — шалаша шведских саамов, сани в форме лодки, барабан тролля… Барабан тролля! Прочел с большим удовольствием. Про лапландский суп из мозговых костей и оленьего жира…

Настя Кох позвонила, рассказала про вчерашний вечер на Красноармейской. Она ловко пригорюнилась там у клумбы, наладила контакт с дворовыми пенсионерками. Сказала, что живет недалеко, в Старом Петровско-Разумовском проезде, муж с утра напился, буянит, она и сбежала. Ночевать пойдет к подружке, но той сейчас нет, поэтому пока бродит по району. Разговор на таком фоне вышел продуктивный. И Настю Кох пожалели (присовокупив все же, что за мужика лучше держаться, если не вовсе уж зверь), и про убийство соседки им скучно было бы не покалякать.

— Одна, товарищ капитан, — рассказала Настя Кох, — высказалась о Кроевской прямо фразой, которая в нашем деле есть: «Здоровается, а дальше рот на крючок».

— Значит, ее опрашивали уже наши.

— Я и говорю, повторяются сведения. И что ходила к ней раньше старая женщина, тоже подтвердилось, одна даже будто бы хорошо помнит, как та выглядела, величественной назвала. Конкретных примет не назвала, правда.

— Величественной? — заинтересовался Покровский.

Да. Но имя ее неизвестно, конечно, и — да — появляться она давно перестала.

Раю Абаулину во всех красках расписали, в том числе и приметы хахалей, что ее регулярно подвозят, более подробные выдали. Ну, по хахалям так или иначе работа идет, скоро станут известны имена.

О Василии Ивановиче высказывались неохотно, опасались, что слюной брызжет, может заразить.

Бадаев тоже со старушками не был приветлив, даже и здоровался не всегда, в отличие от Кроевской, но при этом не раздражал. «Живет себе и пусть ходит, что нам за дело».

— А я этого, кажется, знаю — в ЦСКА работает, а мы туда изоляторы привозили, — схитрила Настя Кох.

Изоляторы — потому, что сказала женщинам, будто работает на «Изоляторе», это завод ближе к «Соколу».

— В ЦСКА, точно, — подтвердили пенсионерки.

— С рюкзаком я его видела, в такой светлой куртке, — продолжила хитрить Настя Кох.

Подтвердили, что рюкзак у Бадаева есть, на рынок иной раз с ним ходит, а куртка светлая… Может, и есть, может, и нет, обычно одевается.

Вообще, много ходит, и