— Сядь, — сказал Покровский.

— Ты какого… мною командуешь? — Занадворов обрадовался, что можно ввязаться в бучу, а надо ли — плохо в данный момент соображал.

— У меня тоже похмелье, — сказал Покровский. — Я злой сейчас.

— Ну так выпей! — Занадворов снова с вызовом сказал, но сел. Покровский тоже сел.

— Не положено.

— Не положено — нальем, — попытался скаламбурить Занадворов. В принципе, он был согласен заменить конфликт с милиционером на фамильярный треп.

— По какой статье мотал? — спросил Покровский.

— Сразу по какой статье! Ну сто двенадцатая…

Приподнял бутылку: может все же того? Покровский покачал головой.

Это плевая была статья, умышленное легкое или побои. До года, а часто меньше дают.

— Чаю хоть налей гостю! — прикрикнул Занадворов на соседку. Та сразу засуетилась, Покровский знаком дал понять, что не надо.

Что же, предположим, что Елизавета Ивановна имеет отношение к преступлениям.

Сразу нарисовался отличный сообщник, фактурный сосед. Закинул в рот еще полстакана. Довольно крякает, на бутылку косится: радует взор ватерлиния, еще добрая треть поллитры впереди. Непонятно, конечно, как предполагал Занадворов — если он сообщник — прибирать к рукам гипотетическую новую комнату Василия Ивановича. Или планировал мезальянс с Елизаветой Ивановной, а там уж дальше разные варианты… Это не важно сейчас. Сейчас можно многое у них в доверительной беседе выведать. Не поторопился жестокий Покровский отвергнуть абсурдную идею, что от старшего инспектора МУРа может зависеть, кому достанется порожняя комнатка в коммуналке. Под действием этой идеи Елизавета Ивановна говорила охотно.

За короткое время Покровский выяснил, что Рая Абаулина приходит с работы со свертками, а потом разные к ней приходят да уходят восвояси с этими свертками. На машине ее то подвозят, то встречают, то один, то другой. И сама на машину нацелилась, а чем заработала? Блудоходом, больше нечем. Девка невоспитанная, может и нагрубить, телефон часто занимает. О племяннице, сучка, молчала («О сикухе наштукатуренной», вставил Занадворов, который ни племянницы, ни Раи не видел). Гости у ней редко засиживаются, но бывает. Иногда вечерами под гитару поет, сама. Последнее было произнесено, как и про свертки, с интонацией приговора: сама поет! Пробы, значит, ставить негде. Покровский представил Раю Абаулину с гитарой, ногу на ногу закинула, полное колено выставила… Какой репертуар? Про плащ на гвозде и след от гвоздя? Нет, это для нее слишком меланхолично. «Эй, маньяк моряк, ты слишком долго плавал…» — теплее.

Живется Елизавете Ивановне тяжко, доходы невеликие, здоровье не то, брат — сами видали. Родственников у них других нет, хотя есть четвероюродные. Где? Одни в Краснодаре, другие в Красноярске. Почитай, что нет.

Второй сосед, Николай Бадаев, человек более положительный, выпивает аккуратно, не курит. Мелкий ремонт — вон розетки опять на кухне искрили — делает, не чинясь. Женщин ночевать иной раз приводит, но она, Елизавета Ивановна, точно не знает, часто ли. С Раиской на контрах, недолюбливают друг друга. Аккуратный? Поаккуратнее Раиски-то уж. Галоши? Нет… Аккуратный-то да, да сейчас их мало кто носит, галоши. Прогуляться вечером любит.

А если его конфликтные отношения с Раей — пыль в глаза? С точки зрения способности организовать масштабное злодеяние Бадаев плюс Рая Абаулина выглядят более подходящей сцепкой, чем Елизавета Ивановна плюс Занадворов. Который в этот момент с шумом выпустил из себя воздух, но не смутился, а лишь жизнерадостно расхохотался. Он хотел принять участие в разговоре, но многовато, многовато уже принял с утра.

— Ты вот скажи, — сипло начал, — почему народное благосостояние растет, а в магазинах ассортимент наоборот… того?

Покровский сделал знак, что потом, не до тебя.

Елизавета Ивановна мыла окна на резиновой фабрике поблизости, в корпусах по кругу, копоти много, последний цех отмоешь, идешь снова в первый, там уже в копоти все. Уже десять лет пять раз в неделю мыла, выходные четверг и воскресенье, а в эти дни непременно едет к брату, и убраться надо, и приготовить. «Макароны и яйца сам варит, а я остальное». В другие дни не бывает? Редко. Вечерами не задерживается? Редко.

Хотя ухажеров Райкиных и сама видела — один молодой-наглый, на цыгана похож, другой солидный, в летах… На цыгана — забавно.

Занадворов ковырял вилкой серую клетчатую клеенку, чистую, но насквозь продырявленную.

Кроевская вызывала у Елизаветы Ивановны немотивированное раздражение. «Ходит и молчит, черная вся». Разговаривать с ней было не о чем, строила из себя… Тут Елизавета Ивановна задумалась, а сформулировала так — «непонятно кого».

— А по сусалам ей! — выкрикнул в пространство Занадворов, выпил, закурил сигарету из духовки, чему-то кривенько улыбаясь.

С Василием Ивановичем Кроевская, впрочем, была вежлива и внимательна. Подруга к ней раньше ходила? Да, была знакомая, которая иногда заходила, а потом они вместе уходили гулять или пили чай. Действительно, последнее время нету. Как зовут? Кто же ее знает. Давно не ходит? Год или два.

— Это вы больше со слов Василия Ивановича? — спросил Покровский, и Занадворов, начавший задремывать, очнулся и хлопнул кулаком по столу. Изрядный кулак, все предметы подпрыгнули — бутылка, сахарница, бульон плеснул на стол из тарелки.

— Ты давай это не это! — выкрикнул Занадворов. — Не оскорбляй! У нее брат нормальный!

— Ты с ним знаком?

— Я знаю! — снова занес кулак над столом, но разжал, широко растопырил пальцы, медленно сграбастал ими бутылку.

Покровскому тоже хотелось выпить, что уж скрывать.

— Вася все понимает, он просто недееспособный, — сказала Елизавета Ивановна. — И память плохая.

— И он вам рассказывает всегда про соседей?

— Рассказывает новости… Кому звонили. Он любит трубку первым брать. Рассказывает потом: Витьке звонили со стадиона, Райке с ресторана, Варьке из музея…

— Что ты выспрашиваешь, что ты вынюхиваешь, — Занадворова зашатало прямо на стуле. Вылил в стакан последнюю водку. Нужно и от него что-то услышать, пока не поздно.

Услышал, что между поездками Ивана Никифоровича Занадворова в рефрижераторном вагоне в дружной компании с морожеными мясными тушами иной раз вообще паузы нет. «Прохезаться как следует не успеешь, а напослезавтра опять в (неприличное прилагательное) Иркутск». А бывают паузы продолжительные. Все ходы записаны: Занадворов притащил и гордо показал бланк с поездками. В последнюю такую паузу укладывались покушения в Чуксином тупике, в Петровском и в Чапаевском парках. Все эти дни Занадворов был в Москве. Только кирпич на Скаковой упал, когда Занадворов покачивался под шум колес на бескрайних просторах.

Потом Занадворов отлучился в туалет, и скоро оттуда раздался громкий храп. Штрих, казалось бы, завершающий, но