были настороже, сбежать ему не удалось. Ковалевский был арестован в тот момент, когда садился в автомобиль в Козлове[147] (там в то время находился штаб) для того, чтобы отправиться на рекогносцировку. При себе он имел секретные документы, которые нельзя было выносить из штаба и которые совершенно не были нужны при рекогносцировке. Наличие документов послужило подтверждением намерения бежать к белым. По приказу Вацетиса Ковалевский был расстрелян в Козлове. Вместе с ним расстреляли и его любовницу Востокову, о которой я уже упоминал. Эта баба оказалась настолько дерзкой, что напала на товарищей, которые вели арестованного Ковалевского по коридору, желая освободить своего любовника. Успела дважды выстрелить, пока ее не скрутили, ранила (легко) одного из товарищей в руку и кричала: «ненавижу вас, сволочей, чтоб все вы сдохли!». При обыске в ящике стола у Востоковой нашли копии стенограмм. По существовавшим в штабе правилам, все стенограммы после расшифровки должны были сдаваться вместе с расшифрованным текстом. Востокова так и делала, но предварительно снимала с особо важных стенограмм копии, которые предназначались врагу. Ковалевский после ареста совершенно пал духом, умолял сохранить ему жизнь, убеждал в том, что он может оказаться полезным (как?). Востокова же вела себя вызывающе, пела «Боже, царя храни», бранилась площадными словами. Товарищи из штаба после удивлялись – откуда что взялось? Была такая тихоня, а тут словно бес в нее вселился.

Чебышев надеялся «пересидеть» опасные времена в Москве, но это ему не удалось. Он был арестован в Москве приблизительно в одно время с произведенным мною арестом Сытина. Вместе с Чебышевым арестовали Лахматова, Серебренникова и еще несколько человек. В том числе и бывшего начальника хозуправления Рождественского, который в июле 1918 года уехал в Москву якобы по болезни. Умно повел себя только Серебренников. За помощь следствию и с учетом того, что за время пребывания в должности начальника адм. управления штаба округа он не успел причинить существенного вреда, Серебренников был освобожден и впоследствии преподавал в Военной Академии.

Не все арестованные заговорщики дождались расстрела. Начальник разведывательного отдела мобилизационного управления (правая рука Ковалевского) Штольцер повесился в тюремной камере вскоре после ареста. Я сомневаюсь в том, что он сделал это добровольно. Скорее всего, он был убит по чьему-то приказу. Штольцер был одним из главных участников заговора. Он не только активно занимался сбором сведений для белых, но и с помощью порученца Носовича Тарасенкова обеспечивал связь штабной контры с московским белогвардейским центром. Штольцер знал все московское подполье и, видимо, кто-то озаботился тем, чтобы он ни с кем не смог бы поделиться своими знаниями.

Тарасенков скрылся еще в июле 1918 года. Уехал якобы в Москву, в Реввоенсовет с поручением от Снесарева и исчез. Вместе с ним уехала и его жена, дочь барона Остен-Сакена, бывшего городского головы Царицына. В суматохе тех дней о Тарасенкове быстро забыли. Невелика птица, хотя, конечно, оголтелый контрреволюционер, доверенное лицо Носовича, его порученец и палач. Чебышев сообщил после ареста, что его племянник Тарасенков бежал к Деникину. Но позднее, уже после того, как Чебышев был расстрелян, Тарасенкова арестовали. Донесла на него жена. Они долгое время (более полутора лет) скрывались в захолустном уголке Вологодской губернии у дальней родственницы Остен-Сакенов. В то время белые взяли власть в Архангельске и шли на Вологду. Видимо, Тарасенков рассчитывал вскоре оказаться у своих. Неизвестно, почему он с женой не отправились прямиком к Деникину или Краснову, но видимо имелись на то какие-то резоны. В начале весны 1920 года, когда Архангельск с Мурманском были взяты Красной Армией, Тарасенков и его жена с чужими документами объявились в Москве и стали нащупывать старые связи. В Москве они крупно повздорили. Тарасенков пригрозил жене, что бросит ее и станет пробираться к Врангелю (больше некуда ему было деваться) в одиночку. Жена обиделась и выдала его чекистам. Я так подробно знаю эту историю, поскольку летом 1920 года меня вызывали из Эривани,[148] где я тогда работал, в Москву для дачи показаний по делу Тарасенкова. Я не сразу узнал его. Вместо бравого красавца офицера, какого я знал в 1918 году, передо мной сидел осунувшийся поседевший мужчина, которому на вид можно было дать лет пятьдесят. На самом же деле Тарасенкову не было и тридцати. Тарасенков пытался все отрицать, признавая лишь факт дезертирства из Красной Армии, но мои показания и показания других товарищей (Скляра, Кремкова), полностью изобличили его. Тарасенкова расстреляли.

В конце июля 1918 года в один и тот же день исчезло несколько сотрудников штаба среднего ранга, в том числе и не раз упоминавшийся мною Козлов. Не было сомнений в том, что они ушли к Краснову. Штабистам нетрудно было запастись документами, которые давали возможность беспрепятственно проникнуть на передовую. Известий о них не поступало, из чего можно судить о том, что они благополучно добрались до своих. Согласно установленному правилу, тела всех убитых при попытке перехода фронта следовало доставлять в Царицын на опознание. То же самое делалось со всеми задержанными перебежчиками.

То, что произошло в Царицыне, послужило уроком для всей Советской Республики. После бегства Носовича отношение к военспецам изменилось. Им перестали доверять ответственные командные посты и использовали в качестве советников или на преподавательской работе. Гражданская война очень скоро выковала когорту красных военачальников преданных делу Революции, которые заменили военспецов.

Правые и левые эсеры. Заговор «учредиловцев» под руководством инженера Алексеева. Убийство товарища Ермана

В июле 1918 года из Москвы в Царицын прибыл поезд Главконефти,[149] направлявшийся в Баку. В поезде находилась комиссия, задачей которой было развитие нефтяной промышленности. На тот момент железнодорожная связь с Баку была прервана в результате действий белоказаков. Комиссия Главконефти была вынуждена задержаться в Царицыне. Председатель Главконефти Доссер едва ли не каждый день слал грозные телеграммы с требованием «обеспечить немедленное следование комиссии по месту назначения». Непонятно, зачем он это делал. Телеграммами очистить железную дорогу от белых было невозможно. Но таков был метод работы некоторых ответственных товарищей. Требовать, грозить, кричать, слать бесполезные телеграммы за казенный (то есть за народный) счет, чтобы все видели, как ты стараешься, радеешь за дело. Тот, кто радел по настоящему, а не только на словах, на месте Доссера воздержался бы от отправки комиссии в Баку по железной дороге в такое сложное время. Но что сделано, то сделано. Комиссия сидела в Царицыне и ждала, пока железнодорожное сообщение будет восстановлено.

У товарищей из ГубЧК подобное поведение комиссии вызвало обоснованные подозрения. В