Шрифт:
Закладка:
Андрей Романович, невидимый в зарослях, остановился, внимательно следя за нею, достал носовой платок, вытер слюнявый рот.
Женщина прошла мимо сидящего в кустах Чикатило. Он выждал несколько секунд, выскочил из кустов, в три широких шага догнал незнакомку, быстро оглянулся — никого — и достал из портфеля нож.
— Простите, пожалуйста… — заговорил Чикатило хрипло. Голос его дрожал от возбуждения.
Женщина повернулась на голос, и Чикатило сразу ударил ее ножом, схватил за шею и потащил в кусты. Через мгновение на аллейке снова не было ни души…
* * *
Тем же поздним вечером засидевшийся на работе Витвицкий закрыл наконец кабинет и шел по коридору к лестнице. Там его и нагнал Горюнов.
— Виталий Иннокентьевич, на минутку.
Витвицкий остановился.
— Слушаю вас.
— Я предупреждал вас в отношении Брагина, помните? — вполголоса сказал Горюнов. — А потом сказал, что можно его не опасаться.
Витвицкий кивнул.
— Так вот, ситуация, увы, изменилась. Как ни странно, его идею о пособнике потрошителя в рядах милиции поддержали в Москве. Товарищ полковник инициировал проверку всех без исключения участников нашего расследования.
— Но это же чушь! Ерунда какая-то! — вспыхнул Витвицкий.
— Боюсь, грядет масштабная охота на ведьм. Поэтому не подставляйтесь. То, как вы вычислили Черемушкина, встало Брагину поперек глотки, а он человек злопамятный. До завтра!
Горюнов пожал растерянному Витвицкому руку и исчез в лестничном проеме.
* * *
Чикатило выбрался из кустов, вытирая на ходу тряпкой портфель, на него попали капли крови. Выкинув тряпку, он осмотрелся — вроде бы на аллейке никого — и, поправив шляпу, быстрым шагом пошел по посыпанной песком дорожке к выходу из парка.
— Э, мужик! — раздался за спиной грубый голос.
Чикатило на секунду замер, напуганный этим окликом, даже слегка присел от неожиданности, затем медленно обернулся. В другом конце аллейки стояли два мужика, судя по сумкам и прислоненной к столбу складной лестнице — электрики-ремонтники. Один высокий, другой пониже с родимым пятном на щеке.
Чикатило испугался. Он опустил шляпу, чтобы скрыть лицо, и сорвался с места.
— Мужик! Погоди! Курить есть? — закричал высокий.
Второй двинулся было следом за Чикатило, но вскоре остановился: не догнать.
— Покурили, бля… — повернувшись к напарнику, сказал он.
— Это шо? — подошедший к нему высокий наклонился и поднял с травы светлую тряпку с темными пятнами, которой Чикатило вытирал кровь с портфеля.
— Кажись, кровь. Это он выкинул…
Обладатель родимого пятна сделал шаг к кустам, раздвинул их, проговорил глухо, встревоженно:
— Тут вещи раскиданы… Ща, погодь. Вдруг шо ценное есть…
Он неторопливо скрылся в кустах, тихо зашуршали ветки, потом все замерло на несколько долгих секунд, и любитель чужих ценностей с громким треском ломанулся обратно через кусты, падая и ломая ветки. Когда выскочил на аллейку, лицо его было практически белым.
— Дмитро, шо тама?! — спросил высокий.
— Бля-я… Там пиздец… — замахал рукой второй электрик, и его вырвало.
* * *
Витвицкий сидел за столом, Овсянникова раскладывала макароны по тарелкам.
— Представляешь, после дежурства задержали, нужно было подписать какую-то петицию в поддержку голодающего доктора Хайдера[10], — рассказывала она со смехом, звякая ложкой. — И смех и грех.
Витвицкий отложил газету, тоже улыбнулся. Овсянникова вдруг стала серьезной:
— А еще… Я уже уходила, когда сообщили: в Новочеркасске, в парке «Красная заря», — женский труп. Электрики нашли.
— Наш? — резко спросил Витвицкий.
Овсянникова молча кивнула, села к столу.
— И что нам теперь делать? — тихо спросил Витвицкий.
— Ужинать. — Овсянникова принялась за еду и через несколько секунд заговорила. — Я хотела у тебя спросить, как у психолога и мужчины: какая женщина выглядит доступнее: в чулках сеточкой или вообще без чулок?
— Ты опять за свое?! Я… Ира, я запрещаю тебе! — взорвался Витвицкий.
— Запрещаешь что? — она пристально посмотрела на Витвицкого. — Работать в уголовном розыске?
1992 год
Зал суда был переполнен. Теперь в нем, помимо участников процесса и несчитаных родственников жертв, были еще и журналисты: в стране набирала вес так называемая желтая пресса, и тысячи акул пера рыскали повсюду в поисках горячих фактов и сенсаций.
Теперь судья был вынужден задавать Чикатило вопросы под щелканье затворов фотокамер.
— Подсудимый, во время освидетельствования вы рассказали комиссии о том, что ваш брат Степан был убит и съеден односельчанами, однако архивная проверка показала, что никакого брата у вас никогда не было. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Не знаю… Ничего, — ответил Чикатило из-за решетки.
— Также после запроса в воинскую часть и опроса ваших сослуживцев не подтвердилась информация о склонении вас к педерастии в пассивной форме и применении в отношении вас многократного сексуального насилия. Что можете сказать на это?
— Ложь! Вранье! Вы покрываете их! — внезапно тонким голосом закричал Чикатило. — Это все заговор! Я ни в чем не виноват!
— Вы также утверждали, что во время службы в армии вас якобы избивали по национальному признаку — за то, что вы украинец, — продолжал судья. — Однако установлено, что ваши сослуживцы — Погаренко, Савчук, Осадчий, Голубка, Шаний и другие — тоже являются украинцами по национальности. По их показаниям, а также по показаниям других военнослужащих вашей части, никто вас не бил и никаких конфликтов на национальной и любой другой почве в части не было.
— Я узник совести! Выпустите меня! — Чикатило вцепился в прутья решетки, начал трясти их, продолжая кричать. — Это все чудовищная ложь!
— Также не подтвердились ваши слова об обращении за психиатрической помощью. Ни одного случая в вашей медицинской карточке не зафиксировано… — Голос судьи стал громче.
— Они сожгли старую карточку! А потом написали новую! Я болен. Мне плохо. — Чикатило буквально повис на решетке, затем сполз по ней, лег на пол, закрыл глаза и сложил руки на груди, словно покойник.
Все это не укрылось от журналистских камер.
— Подсудимый Чикатило! Вы слышите меня? Немедленно встаньте! — Судья поднялся с места, сделал знак конвою. — Поднимите его! Перерыв!
Часть V
Овсянникова приехала на пригородную станцию электрички поздно вечером. Она вышла на темный перрон в длинном плаще, оглянулась — на платформе было пустынно, только вдали, под фонарем, у расписания, стояли две женщины.
Ирина сняла плащ, перебросила его через руку. Теперь она была одета так, как показывалась Витвицкому: короткая юбка, кофточка с глубоким вырезом, чулки сеточкой, туфли на высоком каблуке.
