Шрифт:
Закладка:
Пальцы, вцепившиеся в мою талию. Облегчение. И боль.
Я вздрогнула, поняв, что он плачет.
Я поморгала, пытаясь сдержать слезы, но безуспешно.
Обняла его крепче и пожалела, что не могу раствориться в нем, увидеть все, что он чувствует, покопаться в его сердце. И я не догадывалась, что это значит, но и думать об этом не хотелось, потому что на несколько минут тишины и темноты мы были просто двумя людьми, которые, несмотря ни на что, по-прежнему любили друг друга и делили слишком многое.
– Я обещал… – его хриплый голос обволакивал нас.
Я закрыла глаза, когда поняла.
Обещание, которое он дал моему отцу, когда тот понял, что уже не успеет выставиться, и Аксель сказал, что добьется того, чтобы это сделала я.
Я прижалась к нему. Положила голову ему на грудь.
– Спасибо за все, Аксель. За музыку.
– Спасибо тебе, что позволила вернуться в твою жизнь.
54. Аксель
Часть меня все еще оставалась трусливой и хотела лишь навсегда остаться в этом кабинете с Леей в объятиях. Однако другая пыталась медленно выбраться наружу, и я знал, что должен научиться смотреть в лицо реальности. Например, что эти объятия были мимолетными. Или что в каких-то нескольких метрах от нас ждало множество людей, желавших разделить с ней эту ночь.
Так что я взял себя в руки и плавно отстранился от Леи.
– Нам нужно вернуться.
– Знаю, – прошептала она.
– Иди. Сейчас приду.
Лея поняла, что мне нужно побыть одному, чтобы успокоиться, и ушла почти бесшумно, почти на цыпочках. Я глубоко вздохнул, когда дверь закрылась. Я сделал это. Я сдержал свое обещание Дугласу. И было что-то утешительное в верности своему слову, чего я никогда не переставал ценить.
Удовлетворенно вздохнув, я вышел.
Пройдя по коридору в большую комнату, поприветствовал нескольких знакомых, после чего ко мне подошла женщина, заинтересовавшаяся одной из работ. С этого момента, несмотря на помощь Сэм, у меня не было ни одной свободной минуты за весь вечер. Время от времени я видел, как моя семья приятно проводит время. А также то, как она освещает своим присутствием каждый зал, куда заходит.
Когда вечер приближался к концу и галерея начала пустеть, я увидел Лею. Она держала его за руку и шла рядом с ним. Я заставил себя дышать, хотя мои легкие горели, я чувствовал… нет, я не мог дать этому название, потому что никогда раньше не испытывал ничего подобного. И если я думал, что был готов к этому моменту, то заблуждался.
Голос, казалось, немного подвел ее.
– Лэндон, это Аксель, – смогла проговорить она.
У парня было дружелюбное выражение лица, а рукопожатие его было простым и приветливым. И все же невозможно было не заметить напряжения. Любой, кто знал меня, мог сказать, что я хочу поскорее убраться оттуда, как бывало всякий раз, когда что-то становилось для меня слишком тяжелым, как тогда, когда мне казалось, что какие-то вещи душат меня, и я решал оставить их в глубине шкафа.
Так что я держался…
– Очень приятно, – сказал я.
– Взаимно. – Лэндон огляделся вокруг, после чего вновь устремил на меня свои карие глаза. – Это потрясающе. Вы проделали фантастическую работу.
– Спасибо.
Как бы мне хотелось, чтобы он оказался мудаком. Но он таковым не был. Он сочился дружелюбием. И был, наверное, в тысячу раз лучше меня. Внимательнее. Смелее. Тверже. Я сглотнул ком в горле.
Тут – почти как гребаное чудо – появился Оливер.
– Как оно? Было офигенно, да?
Я кивнул, все еще немного ошеломленный всем этим.
– Вообще мне надо бы пойти проверить, как там Сэм.
Только уйдя в один из других залов, я понял, что ни разу не взглянул на Лею, но мне было трудно сделать это в той ситуации. Это была боль. Ревность. Твою мать. Я никогда раньше не чувствовал ревности. Не знал, что за хрень эти тревога и неуверенность, пока не влюбился в нее.
Вскоре мы закрыли галерею.
По пути к выходу я встретил у дверей свою семью и остальных. Когда они спросили меня, не хочу ли я выпить с ними в честь праздника, я покачал головой.
– Я почти не спал. Пойду уже домой.
– Давай, ты никогда не отказываешься, – настаивал Оливер.
Лея не отрывала глаз от пола.
– Думаю, мы тоже пойдем, – поддержал меня брат, и я чертовски любил его за это, за то, что он так хорошо читал меня, даже когда я сам не мог это сделать.
– До завтра. – Я похлопал Оливера по плечу. – Хорошо вам провести время.
Я пошел прочь, пока они не стали уговаривать меня остаться. И хорошо, что мой дом находился в паре километров отсюда, потому что мне нужно было пройтись и проветрить голову, перестать думать о том, как они держатся за руки, прижимаясь друг к другу.
Я пытался заснуть, но это было невозможно.
В итоге вышел на террасу выкурить очередную сигарету; не знаю, сколько я скурил, с тех пор как вернулся с выставки. Я смотрел на убывающую луну и думал обо всех глупостях, которые совершил в своей жизни, как вдруг услышал шум в кустах, росших вокруг моей лачуги.
Прежде чем я успел отреагировать, появился Оливер.
– Черт, ты меня напугал! Что ты здесь делаешь?
Он рассмеялся и поднялся на крыльцо.
– Просто заскочил к тебе ненадолго.
– Четыре часа утра.
– Я знал, что ты не спишь.
Он забрал у меня пачку, чтобы взять сигарету. Я протянул зажигалку, все еще немного смущенный, и пару минут мы молчали, пока мне не удалось заговорить.
– Я обещал твоему отцу, знаешь? Что сделаю это.
Оливер медленно выпустил дым:
– Знаю, Аксель.
– Ты знал? Он тебе сказал?
Он кивнул головой. Казалось, ему не по себе.
– Он рассказал мне о той ночи.
– Он рассказал тебе, что убеждал меня прекратить рисовать?
Он затушил окурок и глубоко вздохнул.
– Ты не понимаешь, Аксель.
– Тогда объясни мне.
– Мой отец сказал тебе то, что ты хотел услышать.
– Ты не знаешь, о чем говоришь…
Я вышагивал вверх и вниз по террасе в странном напряжении. Из-за всего, из-за этой ночи и последних трех лет я был в тупике. Я не мог понять. Мы никогда не говорили с Оливером о том, чем мы с Дугласом поделились той ночью, потому что для меня это было чертовски важно, как рубеж, а для Оливера… ничего, он никогда ничего не говорил. Я постарался успокоиться и остановился рядом с ним.
– Я хочу понять, – почти умолял я его.
– Ты не хотел рисовать, Аксель. Потому что это было усилие, которое ты не хотел прилагать, тебе нужно было открыться, и ты не собирался этого делать. И я, блин, тебя понимаю, ясно? Я не знал, что такое настоящая жертва, пока не умерли мои родители.
– Это неправда.
– Нет, это правда. Вот ты и страдал, потому что хотел чего-то, в чем сам себе отказывал. Это как пытаться пробежать марафон, расставляя препятствия на своем пути. Немного иронично, не так ли?
– Не понимаю, о чем ты говоришь…
– Аксель, посмотри на меня.
Я посмотрел.
– Ты сказал моему отцу, что единственное, что стоит между тобой и холстом, – это ты сам. Я знаю, потому что несколько месяцев настаивал, чтобы ты мне рассказал, и ты знаешь почему: потому что меня бесило, что ты никогда не говорил об этом со мной, а с ним говорил об этом, о том, что так важно для тебя; хотя я был твоим братом и не мог утаить от тебя даже то, что за хрень ел накануне.
– Оливер…
– Нет, дай мне закончить. Ты сказал ему это, а он ответил, что ты больше не должен этого делать, что никто тебя не заставляет, что ты ввязался в войну, где сражаешься только против себя, и у тебя никогда не получится победить.
Черт, я не собирался снова плакать в этот долбаный вечер. Мне захотелось ударить его, когда я вспомнил свои