что ему эта идея не нравится, потому что побег с урока не полезен для будущего. Леля улыбнулась, вдруг почувствовав тепло от того, что стала понимать его чуточку лучше, чем вчера. Всегда приятно осознавать, что видишь в человеке то глубокое, что не видят другие. Возникает несравнимое чувство близости и исключительности.

Леля чуть сжала руку Ильи, которую так и не отпустила. Он посмотрел на нее.

– Будет весело, – прошептала Леля, – можем погулять в парке, выпить кофе. Или тебе слабо? – добавила она, хитро улыбаясь.

Илья задумался, но не отводил взгляда. Леля боялась, что она придумала себе его симпатию и он сейчас поставит точку, отказавшись уходить, но Илья едва заметно кивнул и потянул ее к лестнице.

Их одноклассники, увидев, что даже Илья Аверин уходит, преисполнились решительности и всей толпой направились к выходу. На улице большая часть из них пошла в ближайшую пекарню. Леля понимала их желание: в перемену там не протолкнуться из-за свежей и вкусной выпечки.

Чтобы застегнуться, Илья выпустил Лелину ладонь, чему она даже была рада и мгновенно спрятала руки в карманы короткой куртки. Улицу уже морозил декабрь, но, несмотря на холод, ее ладошки вспотели. Вдвоем они направились в сторону парка рядом со школой.

– Снега все нет и нет. Выпал немного и пропал, – вздохнув, сказала Леля. От волнения она всю дорогу смотрела на затянутое небо, которое обрамляли голые ветки деревьев, похожие в своей наготе и тоске на костлявые пальцы стариков.

В парке было пусто. Одиноко стояли разрисованные маркерами скамейки. Краем глаза Леля поглядывала на Илью. Взволнован ли? Смущен? Раньше они с ним уже оставались наедине. Вчера, например. Но сейчас это «наедине» ощущалось совсем иначе. Раньше были случайности и совпадения, а сегодня, сейчас, впервые они оба хотели быть только вдвоем. И это молчаливое признание отчетливо ощущалось, но никто из них не решался произнести его вслух.

– У нас уже бывало так, – запоздало ответил Илья, – до десятых чисел декабря все стоит вот такое голое, унылое. А потом будто кто-то рвет подушку, набитую перьями, и все белым-бело становится.

Леля кивнула, не зная, что еще сказать. Они подошли к пустой скамейке в глубине парка и бросили на нее свои сумки. Леля решилась посмотреть на Илью. Он проверял телефон, топая носком правой ноги по земле.

– Ты не прогуливал раньше никогда? – с улыбкой спросила Леля, угадав, что он нервничает.

– Ну вообще, нет, – ответил он, убирая телефон и останавливая движения ноги.

– Правда? Совсем ни разу?

– Причина-следствие, помнишь? Явно ничего хорошего из прогулов не выйдет, так зачем тогда?

– Но ведь сейчас ты вдруг решил… почему-то.

Илья посмотрел на Лелю внимательно, будто говоря: «А то ты не знаешь почему». Леля засмеялась, не сумев сдержаться.

– Что? – спросил Илья.

– А я вдруг посмотрела на твой шрам. В первый раз, когда тебя увидела, подумала, что он делает тебя похожим на разбойника или на пирата. Какой обман! Этот бравый пират ни разу не сбегал с уроков. Кстати, откуда он у тебя?

– Тут тоже ирония. Шрам выглядит авантюрно, а получил я его при самых скучных обстоятельствах: в детстве упал с качелей.

Они обменялись улыбками.

– Так… Значит, сегодня у нас мастер-класс по прогулам, – весело сказала Леля. – Обычно вот такие прогулки вместо уроков получаются очень классными и запоминающимися. Но первое правило – не бояться, что поймают и что влетит. Так что убери телефон.

– Тогда мы не увидим время и упустим момент, когда нужно возвращаться, чтобы не опоздать на следующий урок.

– Хорошо, давай поставим будильник.

– Идет.

Илья покопался в телефоне, убрал его в карман школьных брюк, а потом посмотрел на Лелю.

– И какое следующее правило? – спросил он.

– Честно говоря, правила заканчивались на том, что нужно убрать телефон и перестать переживать. Дальше уже подразумевается полная свобода действий.

– Вот поэтому я и не прогуливал. Это так неструктурированно и неупорядоченно.

– То ли дело школьное расписание.

– Именно!

Они улыбнулись друг другу, довольные перепалкой.

– Тебе нравится задумка Сергея Никитича? Ну театр этот школьный, – спросила Леля, перепрыгивая с одной ноги на другую. Ветер дул холодный.

– Да я вообще в восторге не был, когда он объявил. Никогда старшеклассники такой ерундой не занимались. Будто дел других нет. Я к нему даже ходил, когда он объявил о новой славной традиции. Хотел вымолить освобождение. Времени и так в обрез, а репетиции просто вечные…

– Дай угадаю, он воспользовался правом гуманного педагогического принуждения?

Илья кивнул.

– Странно, что Сергей Никитич, – продолжила Леля, – сам нами занимается. В той школе, где я раньше училась, я директора видела только на линейке или когда он вызывал меня к себе для профилактического ора. А так, чтобы взаимодействовать с ним, как с простым смертным… никогда такого не было.

– Ну есть же директора-педагоги, а есть директора-чиновники. Наш – педагог. И в походы с нами ходит, и на гитаре поиграет на дискотеке, и вот пьесу ставит. Но, кстати, я поменял уже свое отношение к нашей самодеятельности. Даже весело участвовать в постановке.

– Да, мне тоже нравится. Только… – Леля замялась, раздумывая, стоил ли поднимать эту тему сейчас, в такой приятный момент.

– Ребята, да? – понял ее Илья. – Умеют выразить свою антипатию так, что сомнений не останется. Но ты хорошо держишься. С самого начала хорошо. Этим и бесишь их еще больше.

– Мне расплакаться, чтобы они прекратили?

– А ты смогла бы?

Леля покачала головой.

– Правильно. Лучше не плачь. Уже не поможет.

– А что поможет?

Илья пожал плечами.

– Мне кажется, это должно дойти до крайности. Когда что-то становится невыносимым, значит, скоро переменится и станет лучше.

– Боже мой, куда еще хуже! Я вообще не знаю, как пережила бы этот месяц, если бы Сонечка время от времени не поддерживала меня.

– Да, она добрейший человек. Самое интересное, что она искренне добрая. Я вот встречал людей, которые добрые просто потому, что это правильно, потому что они хотят такими казаться. А Сонечка просто добрая. Без задней мысли. Это большая редкость.

– А я вот иногда думаю, что легко быть доброй, когда ненависть направлена не на тебя.

Илья покачал головой:

– Сонечку не стоит обвинять в наивности. Она тоже прошла через ненависть. Ее класса до седьмого, насколько я помню, очень жестко гнобили.

– Сонечку? Боже мой, ее-то за что?

Илья поморщился:

– Да слухи дурацкие ходили про ее мать. Все были детьми, вот и поддались разговорам. Потом подросли и уже разглядели ее настоящую натуру, не заслоненную предубеждениями всякими. Маша вот, кстати, одна из первых начала Сонечку защищать от нападок ребят, поэтому